Юрий Красавин - Хорошо живу

Так было и нынче. А в Озерецком автобус осадила такая толпа, что Мельников был уверен: не поместится и половина. Однако с оханьем и пыхтеньем, со вскриками и сдавленным смехом втиснулись все до единого. Автобус трудно стронулся с места и покатил, чертя животом на ухабах. Мельникова притиснули к шоферской кабине так, что дышалось ему с трудом. Он был рослый и молодой мужчина и при желании мог бы растолкать эту навалившуюся на него, охавшую и кряхтевшую толпу, но кого толкать, если вокруг одни женщины! Несколько мужчин забилось в самую середину автобуса; будь они рядом с Мельниковым, он не церемонился бы. А тут с одного бока стоит спиной к нему пожилая женщина, с другого даже две, а как раз спереди притиснули прямо к его груди девушку; рука ее вместе с сумочкой оказалась зажатой где-то между телами, и она с усилием, морщась, высвобождала ее.

— Марея, ты своей сумкой мне подол задрала, — сказала ей стоявшая рядом пожилая женщина.

Вокруг засмеялись.

— Эко, подол! Тут как бы живой остаться!

Автобус качнуло, кто-то охнул, кто-то вскрикнул, вся автобусная внутренность сдвинулась и пришла в монолитное, единое колыхание. Девушку развернуло, и теперь они с Мельниковым оказались лицом к лицу. Она уперлась в его грудь руками и завозилась, чтобы изменить положение.

— Марея, что ж ты нас давишь! Ишь какая толстая!

— Извините, — прошептала она то ли закричавшим женщинам, то ли Мельникову.

— Вот, Маша, такие дела, — Мельников широко улыбнулся.

Она старалась смотреть в сторону, но он видел, как румянец разливается по всему ее лицу и по шее.

Это была крупная девушка с покатыми плечами, с широкими бедрами. Мельников стоял перед ней, как солдат по стойке «смирно»: руки придавлены к бокам, спина припечатана к стенке кабины. Сам он не мог шелохнуться точно так же, как и она. Они могли двигаться только вместе с общей массой пассажиров, в полном согласии с колеистой дорогой.

— Надо было вам не садиться, — сказал Мельников. — Видите, сколько народу!

— Мне на работу, — возразила она.

— Пешком дошли бы.

— Где уж! Десять километров.

— Так и ездите каждый день?

— Не всегда, у меня место в общежитии есть.

— А в Озерецком у вас мама, — сказал он утвердительно.

Девушка кивнула.

Она раза два глянула на него, но по-прежнему старалась смотреть в сторону. Ему хотелось поговорить с нею, но рядом стояли люди, которые хорошо знали ее и которых, конечно, интересовал разговор «Мареи» с незнакомым парнем.

— И куда люди едут? — сказал Мельников в пространство. — И чего людям надо? Сидели бы дома.

— Сам-то едешь, черт те дери! — со смехом воскликнула та веселая бабенка, что назвала девушку «Мареей».

— Я в командировку, по необходимости, — объяснил Мельников. — Так начальство приказало.

— Э, у нас начальство, может, построже твоего!

Смех прокатился по автобусу. Но тут опять качнуло, и Машу еще сильнее притиснуло к Мельникову. Она отчаянно пыталась повернуться, но сделать это не было никакой возможности.

«Хорошая девушка, — подумал Мельников, неожиданно почувствовав странную нежность к ней. — Такая большая, добрая и, конечно, очень спокойная. Может, она замужем? Да нет, раз в общежитии…»

Когда переезжали через мост на окраине города, автобус основательно тряхнуло, и тут Маше удалось чуть повернуться, прижать к груди руки; она поуспокоилась и более смело посмотрела на Мельникова.

Наконец автобус остановился. Помятые и пропыленные пассажиры выходили, переговаривались, одергивали и расправляли сбившуюся одежду, смеялись. Мельников подождал, когда Маша отделилась от толпы и пошла не оглядываясь. Тогда он поравнялся с нею, сказал ласково:

— Ну, вот вы и приехали.

— Да, — отозвалась она, слабо усмехнувшись.

— А я не люблю этот городишко. Пыльный, дымный. Гостиница дрянная, вечером совсем нечего делать. Как ни приеду сюда — скука, тоска.

Девушка шла молча.

— Приду к кинотеатру — народу там много, все молодежь, всем весело, а я вроде лишний. Хожу как неприкаянный.

Она опять промолчала.

— А знаете что, — сказал Мельников, — я подойду к вашему общежитию вечером, и мы с вами сходим куда-нибудь. В кино или к реке, а?

Она неопределенно пожала плечами.

— Вы, наверно, во вторую смену? Кончаете часов в восемь. Да?

— Нет, в шесть.

— Тем лучше! В шесть я жду вас у общежития.

Она оглянулась на него и отрицательно покачала головой:

— Нет. Я сегодня еду к маме.

— Да зачем? Останьтесь, переночуйте. К маме поедете завтра.

— Нет, надо сегодня.

Она сказала это твердо, без колебаний.

Ему стало обидно; лицо его помрачнело, но на секунду, не более. Ему так хотелось, чтоб она осталась нынче на вечер! Хорошая ведь девушка, и они уже вроде как бы познакомились.

Он опять стал ее уговаривать, чтобы не уезжала.

— Нет, — сказала она решительно. — До свидания. — И перешла на другую сторону улицы.

«Ну и ладно! Не больно-то и хотелось».

Зло его взяло, и, пока шел к гостинице, все думал о ней, думал сердясь и негодуя. Потом поутих и размышлял более спокойно: «А девка ничего. Хорошая девка. Не глянулся я ей, что ли? Или былой опыт растерял? Не с той стороны подошел… Шесть лет женат. Наверно, это у меня уже на роже написано. А девки, они на этот счет нюх имеют. Хитрющие, ведьмы!.. Как жалко, что сорвалось!..»

В ресторанном зале было пусто и сумеречно. Сумеречно по той причине, что посетителей было мало, а потому из трех люстр горела лишь одна. Впрочем, в широкие окна еще светило закатное небо — солнце только-только село.

В соседнем зале, который называли банкетным, гомонило многолюдное застолье; сквозь неплотно прикрытую дверь доносились говор и смех, шарканье ног и нестройное исполнение песен «Вот кто-то с горочки спустился» и «Ты ж мэнэ пидманула» — там праздновали какой-то юбилей или свадьбу.

Мельников уже выпил водки, хорошо поел и теперь сидел как бы в оцепенении. За день устал: дальнее автобусное путешествие, потом мотание по цехам завода и отделам управления. Кого-то просил и убеждал, с кем-то спорил. А вот сейчас ему было хорошо от выпитого и оттого, что сидел он один, поглядывая в окна на закат. Он прислушивался к веселью в соседнем зале и немного грустил.

Его собственная свадьба праздновалась вот в таком же ресторане. Все было точно так же, как сегодня, только в общее веселье иногда врывалось хоровое «горько!». Мельников вспомнил, как они с женой приехали со свадьбы домой на такси. За свадебным столом новобрачную поташнивало, но она крепилась, и, наверное, только один жених знал, отчего она уныла и бледна в этот счастливый для нее день: Зина третий месяц ходила беременная. Поташнивало ее и потом, когда они остались одни в ту их первую супружескую ночь. Он отпаивал молодую жену горячим молоком, утешал, бегал с мокрым полотенцем на кухню и обратно. Так начался их медовый месяц.