Юрий Красавин - Хорошо живу

Он вертелся вьюном: успевал и принять охапку, и положить ее на нужное место, и прижать следующей; при этом быстро оглядывал свое сооружение — воз получался широкий, с четко выложенными углами, с ровными сторонами — и сыпал шуточками, от которых Толька давился от смеха и оттого слабел.

— Ишь ты, — не выдержала хозяйка, — городские, а воз наклали знатный.

— Да мы, мать, москвичи-то деревенские, — сказал Гоша сверху.

— Верно, — подтвердил Степан Васильич. — Я когда-то даже бригадирил в своей деревне, а колхоз у нас был крепкий: одной картошки давали на трудодни столько, что насыпали целое подполье. А потом как началось это сливание колхозов, объединили нас с соседями, а там народ разбалованный, жили бедно. Ну и пошло все наперекосяк. Я гляжу, удирать надо. Ну и уехали. А теперь вот колхозные годы не засчитывают мне для пенсии. Справедливо ли?

— А в городе что ж ты пенсию себе не заработал?

— В городе какая у меня была работа? Там печь перекладешь, там поплотничаешь.

— Шабашничал, значит, — понимающе улыбнулась Дарья Павловна. — Тогда пенять не на кого. На себя надо пенять.

— Выходит, что так, — с натугой согласился Степан Васильич.

Выкинули из сеней остатки, взвесили.

— Четыре пуда, мамаша! — весело объявил Леха. — Всего-то будет восемьдесят один.

— Смотри-ко, как мало-то! — удивилась та.

— Неверно, что ли?

— Да вроде бы и верно, а только что-то мало получилось. У моей соседки столько же было сена, а вышло сто пудов с лишком. Как же это у меня…

— Но ты же считала! А если не считала, так на то твоя воля была! — строго заметил Гоша.

— Это-то верно, — заметила хозяйка и поджала губы.

— Ну-ка, ребята, подберите все вокруг до последней сенинки, — засуетился Степан Васильич. — Алексей, слазь на чердак, а ты, хозяюшка, подмети в сенях. Авось еще пуд-другой наберется.

Подобрали вокруг — и вправду набралась порядочная куча. Аккуратно увязали ее, взвесили:

— До пуда немножко не тянет.

— Да что вы! — с удивлением и даже с испугом сказала Дарья Павловна. Она подошла, с трудом приподняла беремя. — Да неуж не будет пуда? Неуж пуд такая тяжесть? Вы что?!

Тогда все подошли и по очереди взвесили сено на руках.

— Нету пуда, — решительно сказал Степан Васильич, как отрезал.

Леха недоуменно пожал плечами, словно говоря: «И чего мы ее слушаем!»

— Папань, да переплати ты рубль! — гневно сказал Толька.

— Да я ничего… Я не против, — пробормотал Степан Васильич, словно спохватившись, что спор идет действительно только из-за рубля.

— Не надо мне вашего рубля! — рассердилась Дарья Павловна. — Заплатите мне мои и уезжайте.

Она вновь подошла, попробовала беремя на вес и снова удивилась:

— Неуж нет пуда?

— Давайте взвесим еще раз, — решительно сказал Толька.

Взвесили снова. Безмен был старинный, кольцом, разомкнутым в одном месте. Стрелка явно не дотягивала до риски с цифрой «1».

— Свяжешься с бабой, — сказал Леха в сторону. — А еще о доверии к людям толковала.

Степан Васильич рассчитался с ней, предложил взять рубль в придачу. Хозяйка не взяла и поспешно ушла в дом.

Уже смеркалось. Воз увязали. Когда же собрались ехать, шофер неожиданно потребовал деньги вперед.

— Сколько? — с готовностью спросил Степан Васильич.

— Тридцать, — коротко ответил тот.

— Сколько?!

— Тридцать рублей.

— Мы так не договаривались. Если б я знал заранее…

— А я знаю заранее, что вы мне дома таких денег не дадите. А в дураках мне оставаться, как вон эта тетка, интересу нету. Думаете, я не видел, что вы ее облапошили? Думаете, и все такие дураки, как она?

Степан Васильич воровато оглянулся на дом, куда ушла Дарья Павловна.

— Чего это? Чего это? — Леха подошел к шоферу.

— Тридцатку за машину требует! — охрипшим голосом сказал Степан Васильич.

— Хватит с него и половины. Да и червонца хватит!

— Тогда пойдете пешком, — ухмыльнулся шофер.

Толька подошел ближе, сказал брату:

— Дать ему по кумполу, чтоб знал.

— Чего там, батя? — крикнул сверху Гоша, но слезать не стал.

— А ну поехали, сволочь! — Леха шагнул к шоферу.

Тот сунул руку в кабину, звякнул какой-то железякой.

— Что ты сказал? А ну, подходи по очереди, кто у вас самый смелый. Можете все разом подходить. Ну!

Маленькие глазки его еще более сузились, скошенные шрамом губы кривились в улыбке.

— Тьфу, гад! — в бессильной злобе пробормотал Леха, но отступил.

— Ладно, ладно, ребята, — примирительно сказал Степан Васильич. — Все хорошо, сейчас расплатимся. — Он протянул шоферу три десятки. — Понимать надо… Человеку там тоже надо с кем-нибудь поделиться. С начальником гаража…

— Стану я еще делиться! — насмешливо сказал шофер. — Садитесь, поехали, хозяева!

Когда машина выползла за деревню, Леха вдруг захохотал:

— Нет, я с этим безменом продавать не поеду. А вот покупать! Покупать можно.

— Воз добрый, — поддержал Гоша. — Тут пудиков больше ста, а папаня расплатился за восемьдесят. Рублей пятьдесят барыш. И машина обойдется бесплатно, хоть этот лагерник и заломил цену…

— Да уж заломил. А главное, какой момент подобрал! Морду ему набить…

— Он тебе сам набьет! Он всех нас покидает…

И они заговорили о другом.

Через минуту, столкнувшись головами, братья и Гоша корчились от смеха. Рассказывал Леха:

— А я говорю: дурочка, я на тебе женюсь. А сам тяну ее…

— Ха-ха! Врешь, ты не сказал «дурочка»!

— Ну и ладно. Не любо — не слушай, а врать не мешай. Да я уж и не помню, что говорил ей тогда.

— Ну-ну… Ха-ха-ха…

— Дави! Дави его! — заорал вдруг Гоша.

Они вскочили. Впереди в свете фар, виляя передним колесом, торопливо ехал кто-то на велосипеде. Сверху, с воза, он казался маленьким и удирал суетливо, по-заячьи. Машина заметно прибавила скорость, воз закачало сильней.

Шофер резко засигналил, и велосипедист свернул в сторону. Невидимое облако пыли накрыло его, свет маленькой фары густо зажелтел и погас.

— Га-га-га! — ржали наверху.

Мельников не первый раз ехал по этой дороге и уже сделал для себя один вывод: самый непоседливый, самый неспокойный народ — старухи. Именно они заполняли рейсовый автобус. Семьдесят километров от одного города до другого, два часа езды по грейдерному большаку, и каждый раз по мере приближения к городу старух в автобусе набиралось все больше и больше. Ехали с ягодами и грибами, ехали с внуками и внучками, ехали с узлами и сумками…

Старухи на остановках одна за другой тяжело влезали в двери и норовили присесть куда угодно, хоть даже и кому-нибудь на колени. Где-то возле Белавина, за полчаса до конечной цели своего путешествия, Мельников обычно вставал, чтобы освободить место очередной старухе, и после этого уже не садился. А еще минут через пятнадцать — двадцать в автобусе становилось полно и в проходе, и возле дверей.