Юрий Красавин - Хорошо живу

«Черт знает что! — думал теперь Мельников с досадой. — Все было не по-людски, все через пень колоду. У других медовый месяц если не после свадьбы, то хоть незадолго до нее! А у нас ни того, ни другого. Жались по темным закоулкам, по углам, всего боялись…»

Будущую жену свою он увидел однажды в заводском клубе. Высокая, стройная, в голубом платье и белых туфлях, она танцевала с кем-то в полупустом еще зале, а этот кто-то был ниже ее на полголовы, тяжеловат, коренаст, и не оттого ли она казалась еще изящнее, легче, светлее?

Танцы только разгорались, и танцевать было просторно. Чуть откинувшись назад, она вальсировала на длинных ногах, словно летала, забыв обо всем, и о своем партнере тоже, как бы сама по себе. И было в ее фигуре столько заносчивого достоинства, столько грации в движениях, что он следил за ней как завороженный. Вот такой она и вошла ему в сердце. Даже захолонуло в груди, когда подумал: «Неужели не осмелюсь?..» Пригласил на танец, потом опять и провожать пошел…

Потом была свадьба.

Семейная жизнь пошла ни худо, ни хорошо, то есть так: вчера — худо, сегодня — хорошо, завтра — хуже вчерашнего, а послезавтра опять вроде бы ничего. Что называется, в полосочку. Но и в мирные будни молодые таили обиды друг на друга, и потому мир не бывал полным.

Жена его выросла в семье, в которой пьющего отца не ставили ни во что. Теща, баба боевая, басовитая, помыкала тестем как хотела. Примерно так же стала вести себя в отношении молодого мужа и Зина. Она и покрикивала на него, и ворчала, а при посторонних вообще любила показать и строгость свою, и власть над ним. Это свойство ее характера Мельников старался сгладить снисходительностью и добродушием. Гораздо больше удручало его то, что во время частых семейных ссор Зина из-за любого пустяка доводила свои гневные речи до крика, крик до визга. Соседи усмехались при встрече, но что было делать! Со временем он приноровился отмалчиваться. И хотя его молчание также раздражало ее, но в крайнюю степень гнева она уж не впадала.

А самым главным, что тяготило его, было то, о чем никому не расскажешь. Он все ждал какой-то полнокровной супружеской любви, чтоб и ласки были, и взаимная страсть. Но ничего такого не было. Сначала беременность жены, потом маленький ребенок, потом опять беременность, которая закончилась операцией… «Я двух детей тебе родила! Что ты от меня еще хочешь!» — кричала теперь Зина. Он лишь виновато вздыхал. И в самом деле: чего еще он от нее хочет? Зачем требовать от женщины лишнее? Нехорошо это.

Он казнил себя и злился на жену — все одновременно. Ведь с другой стороны, в чем он виноват? В том, что здоров и крепок телом?

Все чаще и чаще, особенно во время семейных ссор, он мечтал найти простую бабу, сильную, здоровую, пусть даже грубую, лишь бы она клала его голову себе на грудь, перебирала волосы, целовала, лишь бы не жаловалась, будто голова болит или заботы одолевают, — так почти всегда бывает с женой.

Он вылил из графина остатки водки, допил, лениво потыкал вилкой в тарелку.

«Ну что, так и буду тут сидеть? И пойти некуда, а вечер только начинается. Еще, что ли, водки заказать?»

До питья он не был охоч, хотя и компаний не чурался.

«И народу никого. Хоть бы бабы какие-нибудь пришли. Глядишь, завели бы вон тот сундук с музыкой… Танцы, то да се… «Вы часто здесь бываете? Ах, вы зашли просто так! И я просто так. Вас как зовут? А меня вот эдак…»

Он вздохнул.

И вдруг вспомнил! Вспомнил, будто его озарило: «Ха! В автобусе-то! Ай да Марея! Вот это девка! Лакомый кусок… Как мы с ней стояли… Помереть можно!» Он подперся рукой и сидел, не замечая, что улыбается.

«Такая, чувствуется, добрая, спокойная. Эта из-за пустяка визжать не станет. Нет, не станет…»

И он подумал, что Озерецкое — это ведь недалеко отсюда. Если на попутной, через четверть часа можно быть в деревне. А там сельское приволье, травка-муравка, копны с сеном, парное молоко… Коровки мычат во дворах… А главное, девка-то какая! Простая, бесхитростная, добрая… Марея, Маша…

Он расплатился с официанткой и вышел походкой человека, который боится куда-то опоздать.

Городок — от центра до окраины десять минут ходу. Здесь на выезде его нагнал замызганный грузовичок. Мельников проголосовал, шофер притормозил, открыл дверцу:

— Куда?

— Да недалеко тут, минут десять.

— Садись.

В кабине Мельников еще более повеселел, его даже охватил азарт: «Найду или не найду? Деревню знаю, как зовут ее, знаю. Авось найду. Да найду, чего там! Из-под земли достану».

— Куда все-таки? — спросил шофер.

— В Озерецкое, — сказал Мельников и добавил: — Знакомая у меня там.

— Знаю, знаю, — ответил шофер.

«Как знаешь?» — чуть не вслух спросил Мельников, и, если бы спросил, вышло бы испуганно. Он вдруг спохватился: да уж не из Озерецкого ли сам шофер!

— Кирпичи туда раз возил, — неторопливо пояснил тот. — Свинарник у них там строят или коровник. Я не разбираюсь.

У Мельникова отлегло от сердца.

— И людей там знаешь? — осторожно спросил он.

— Да ну, откуда! Каждый день по десять деревень…

Они не успели как следует поговорить, как показался знакомый мосточек, а за ним широченный пруд на окраине Озерецкого, который всегда видел Мельников, проезжая мимо.

— Ну, привет знакомой, — сказал шофер, притормаживая.

— Передам, — Мельников усмехнулся и, вылезая из кабины, подмигнул ему.

Он спрыгнул в мягкую пыль. Машина тотчас тронулась и скоро исчезла, посвечивая фарами.

Он уже прошел и раз, и два из конца в конец села и стоял теперь возле какого-то столба, прислонясь к нему спиной. В селе было тихо, так тихо, что можно было подумать, будто здесь никто не живет, нет ни одной живой души. Так он и подумал бы, если б не яркий свет, падавший из окон домов прямо на улицу, на дорогу. Когда Мельников шел по селу, он почему-то старательно обходил эти освещенные места, а где обойти было нельзя, шел быстрым вкрадчивым шагом. Если бы кто-нибудь понаблюдал за ним в это время, то мог бы заподозрить, что он, Мельников, явился сюда «как тать в нощи». Именно как вор.

От свежего воздуха, от вечерней прохлады хмельной туман в голове рассеялся, и Мельников теперь понял всю глупость своего поступка.

«А и в самом деле, не дурак ли я!»

Во-первых, он не знал, как отнесется та, к кому он приехал, к его появлению. Не шибко-то она была с ним ласкова! Глянет с недоумением и отвернется — это в том случае, если он каким-нибудь образом найдет ее здесь. И во-вторых, как ее найти, если и спросить-то не у кого? Ни одна душа не показалась на вечерней улице за все время, пока он ходил по Озерецкому. Не станешь же стучать в окно и спрашивать, где живет Марея, Маша, которая работает в городе неизвестно кем и где.

«Глупо. Вот глупо-то!»