Юрий Красавин - Хорошо живу

Он торопливо рвал пуговки у нее под горлом, распахивая платье на груди.

— Нет! — сказала она твердо и отстранилась от него. — Нет-нет, нельзя так.

Маша качала головой и торопливо застегивалась. Он не слушал ее, обнял со всей силой, но девушка резко отодвинулась.

— Не надо, — повторила она тихо, с неожиданным укором, но так, что Мельников сразу поостыл.

— Не сердись, — сказал он виновато. — Так мне хорошо!

И опять придвинулся к ней, а в ответ на ее оборонительные движения произнес с жаром и досадой:

— Да не бойся ты! Я тебе ничего плохого не сделаю.

Она успокоилась немного.

— Милая ты моя, — неловко выговорил Мельников. — Какая ты… Надо же! Мне так ни одна не нравилась за всю мою жизнь.

— Правда? — доверчиво, совсем по-детски, спросила Маша и посмотрела ему в глаза.

Он произнес уверенно:

— Правда.

Корова в сарае хрупала все так же мерно. Коростели перекликались за деревней, и трудно было разобрать, сколько их — два, три или даже четыре. Ночь текла в тишине и безветрии.

Мельников обнимал девушку, укрывая ее пиджаком. Она тихонько вздрагивала то ли от холода, то ли от волнения. Он целовал ее осторожно, и опять она не противилась, только сразу же отстранялась, если он был чересчур смел.

— Как хорошо, что я тебя нашел! Прямо какая-то сила толкнула: иди! А приехал, стою дурак дураком: куда же теперь? И тут ты. Надо же! Сам дивлюсь.

— Не перепутал? — спросила она с коротким смешком, намекая на обилие Маш в Озерецком.

Он привлек ее к себе, целуя в висок, в щеку, в подбородок.

— Нет, ты только одна такая. Только одна…

«Черт возьми! И сели же мы! Сзади-то лестница, ступеньки…»

— Что это у вас? Два сарая? — спросил он как бы между прочим.

— Здесь у нас корова стоит, да теленок, да овцы. А в той пристройке мы сено кладем.

— Давай пересядем к сеновалу.

Она отрицательно покачала головой.

— Да ведь холодно здесь! Там на порожке сядем. Чего ты боишься?

Она молчала.

— Я люблю, когда сеном пахнет, — торопливо говорил он. — В городе живешь, не часто его слышишь. Пойдем, Маш, — он приподнялся, легонько подталкивая ее в спину.

— Нет, — сказала она, понимающе усмехаясь. — Мы туда не пойдем. — И покачала головой.

Он взял ее за руку — она руку отняла. Словно кисею некоего тумана сдернул кто-то, словно холодком пахнуло на Мельникова. Он понял, что допустил какую-то оплошность, и покорно сел рядом; опять осторожно, но настойчиво обнял и поцеловал ее.

— Не знаю я, когда вам можно верить, когда нельзя, — заговорила вдруг она после паузы.

— Кому «вам»? Это ты о чем?

— Вам, парням. Я дружила с одним, почти два года дружила. И обнимались, и целовались. — Что-то дрогнуло в ее голосе. — Думала, поженимся. Не знаю, любила я его или нет. Может, и не любила. Да и есть ли она, любовь-то на свете? Нету ее небось. Он мне нравился, вот и все. Думала: будет у меня муж, как у всех, стану о нем заботиться… Он худенький такой, костью тонкий. Глянешь на него — так и хочется приласкать да приголубить. А, чего там! — она коротко засмеялась. — И ласкала, и голубила. Я с ним, как с малым ребенком. Очень он… худенький такой. В институте учился. Мне его зацеловать всего ничуть не стыдно было. Такая у нас с ним была…

«Дело ясное, — подумал Мельников насмешливо. — Понятное дело! «Ты помнишь, изменщик коварный, как я доверялась тебе!..» Только мне-то до этого что за дело! Ну, не девка ты, баба, не все ли мне равно! И я-то тут при чем?»

— Уж и матери наши родниться стали, обсуждали, где мы жить будем да как. У него мать хорошая женщина. Она очень горевала, когда у нас разладилось, и сейчас жалеет. Придет к нам домой, на меня поглядывает и все жалеет.

— Из-за чего разладилось-то? — грубовато спросил он, досадуя, что разговор пошел в эту сторону, и чувствуя, что пыл его угасает.

— Да как вам объяснить… Он стал добиваться меня, — просто сказала она. — Ну, чтоб я до свадьбы жить с ним стала. А я на это не могу пойти. Он говорит: «Если начнем с тобой жить… Ну, как муж с женой, значит… Я поверю, что любишь, тогда я на тебе женюсь. А если ты на это не согласишься — до свидания».

— А ты? — ревниво спросил Мельников.

— А что я? Дурочка, что ли? Не знаю, как это другие девки… Всё доказательства любви моей просил. Какие тут могут быть доказательства! Уходи, говорю, раз так. Он и ушел.

Откуда-то прилетел комар, и Мельников прихлопнул его у себя на щеке.

— Жалеешь теперь?

— Когда жалею, а когда нет.

— Надо было уступить, — усмехаясь, сказал Мельников. — Может, он женился бы.

Она покачала головой и тоже усмехнулась.

— Нет. Раз уж человек забрал себе такое в голову, пусть ищет лучше меня.

Усмехнулась она так горько, что Мельников подумал, как бы она не заплакала. Разговор стал тягостным, отчуждающим.

— Вот вы сегодня появились, и я обрадовалась. Я не скрываю: верно, обрадовалась. Разыскали меня… Но ведь вы тоже за тем!

— За чем? — спросил он растерянно.

— Да уж я знаю. И сидели мы хорошо, и говорили мы с вами хорошо. Но вы тоже… Я ведь все понимаю.

«Вот дурища-то! — изумился Мельников. — Кто же так говорит!»

— Ведь вы хороший, — она живо обернулась к нему. — Вы хороший, добрый, вы красивый. Вы такой… свой, родной! — Она вдруг провела теплой ладонью по его щеке — очень нежно, очень ласково. — Я и слов-то ни от кого таких не слышала. Вы мне понравились… сначала.

Она немного отодвинулась от него и, обхватив руками колени, сидела теперь как бы сама но себе, отдельно от него, словно они поссорились.

— И все равно достанетесь другой, — сказала она с непонятной злостью. — А чем она лучше, та, другая? И чем я хуже ее? Что же вы молчите?

Он, повинуясь порыву, придвинулся, осторожно и нежно обнял ее и так же осторожно поцеловал в мягкие, теплые, дрогнувшие губы. И она обняла его, но как-то устало и безнадежно, словно прощаясь.

— Как это жизнь устроена! — прошептала она горячо, и он почувствовал своей щекой, что она плачет. — Как это устроено все неладно!..

Мельников взял в ладони ее лицо; они смотрели друг на друга, чувствуя необычность происходящего, — двое чужих людей, оказавшихся вдруг такими близкими.

— Ты женись на мне, — горячо сказала она. — Ведь я хорошей женой тебе буду. Как же вы все этого не понимаете! Я не красавица, но разве я плоха? Ну посмотри, разве я плоха? Была бы плоха, так не приехал бы сегодня, не разыскал бы. Так неужели и ты пройдешь мимо? Сегодня ты есть, а завтра нет. Как вы все не понимаете, господи боже мой!..

Мельников молчал, сраженный этой горячей мольбой, и чувствовал себя виноватым; он именно чувствовал свою глубокую вину, но не сознавал ее разумом.

— Я нарожу тебе ребятишек, здоровых, таких славных! Я очень люблю детей. И тебя буду любить, ухаживать за тобой, даже нянчиться. — Она коротко засмеялась и продолжала говорить почти взахлеб: — Чего тебе еще надо? Ведь ты нигде не найдешь жены лучше! Посмотри на мою маму — она очень добрая, тихая, ласковая, и я такая же. Не веришь? Между прочим, у меня мама в девках не была красавицей, а вышла замуж — и расцвела. По фотокарточкам видно. И она все умеет, такая теща будет — не нахвалишься! И я умею делать все: шить, стирать, вязать, штопать — что хочешь! И детей пеленать я тоже… Да-да, — она опять коротко засмеялась. — Почему вы все проходите мимо? Вот хоть бы ты…