Юрий Красавин - Хорошо живу

— Что там могло быть! Ну, поцеловались раз…

— Валентина и об этом знает?

— Знает.

— Тоже сам рассказал?

— А у меня от нее секретов нет.

— Ты что, того? — Михаил крутит пальцем у виска.

— И вот я часто задумываюсь, — продолжает Сергей Викторыч, не обращая на его жест внимания, увлеченный ходом своих мыслей. — Как тут судить? Не знаю. Две крайности, две точки отсчета: с одной стороны — порядочная женщина, с другой — грешница, в общем-то. А между ними пропасть. На кого прикажешь надевать терновый венец? А кого увенчать алмазной короной? А?

Михаил наконец разражается давно сдерживаемым смехом и смеется долго, поглядывая на свояка и вытирая выступившие слезы.

— А ты не суди, вот чудак! — выговаривает он сквозь смех. — Твоя жена должна быть святой, а все остальные — грешницами. Вот и вся философия. Просто, как орех расколоть. Понял?

Словно предостерегающе — ш-ш-ш — прокатывается ветерок над кустами, и, внимая этому предостережению, свояки замолкают. Михаил делает вид, что дремлет, да он и на самом деле задремал. А Сергей Викторыч явно не удовлетворен разговором, хмурится.

— Это прямо удивительно, — бормочет он довольно нелюбезно. — Все-то ему ясно…

— А ты думал как! — снисходительно улыбается Михаил.

— И размышлять не надо ни о чем.

— А чего из-за пустяков-то стараться! Э-ха-ха…

Михаил сладко потягивается, зевает, жмурится.

— Все тебе ясно, думать ни о чем не надо. Откуда вы такие беретесь, удивительно!

— Все оттуда же, откуда все, — хладнокровно ответствует Михаил.

— Знаешь, со мной однажды поучительный случай был, — после некоторого молчания начинает Сергей Викторыч. — Рядом с нашим городком есть поселок, в котором находится музей одного крестьянского поэта прошлого века. Тот поэт и написал-то не ахти что, всего несколько стихов, вроде «Вот моя деревня, вот мой дом родной». А музей есть, и штат в нем — директор и половина уборщицы. Директор пробавляется тем, что в юбилейные дни статейки напишет в областную да районную газеты. Ну, еще сочинит какой-нибудь жалкий путеводитель по своему учреждению… И вот оказался я однажды в кабинете у председателя тамошнего поселкового Совета, со мной еще два человека были. Точнее сказать, я был с ними, а не они со мной. Сидим, разговариваем, вдруг приоткрылась дверь, кто-то этак робко заглянул, сказал «извините!» и тотчас закрыл. Испуганно так, представляешь? Председатель с досады плюнул и говорит нам: «И что за человек! Вот всегда так. Нет бы зашел, руку подал, поздоровался честь честью, сказал, что ему нужно. Так нет, сунулся, что-то прошелестел и скрылся». Все это председатель выговорил прямо-таки презрительно. А мне стало не по себе. Ведь и я тоже постеснялся бы войти к нему! Ведь человек занят, как это его от дела отрывать? А он обо мне отозвался бы вот так же, чуть ли не брезгливо. Понимаешь? И как это все!.. Хочешь сделать хорошо — получается наоборот. Есть разряд людей, которые уважают мужскую силу, бесцеремонность и нахрап. Верно говорят: нахальство — второе счастье.

— Понял, понял, куда ты клонишь! — рокочет, колыхаясь животом, Михаил. — То, что ты называешь нахрапом, — нормальные человеческие отношения. Этот твой директор музея не человек, а человечишка. Тихонький, интеллигентненький: будьте настолько любезны, если вам не трудно, скажите, пожалуйста… Тьфу! У него комплекс неполноценности, бледная немочь и отсюда превратное понятие обо всем. Но ты не бойся, ты покрепче, хотя тоже… суслик.

— А я не боюсь. Я только удивляюсь: откуда вы все-таки беретесь? Вас надо топить еще слепыми, как котят.

— Ты чего это? — Михаил изумленно приподнимается на локте.

— Ну как же! Все ты знаешь, всех рассудишь, а мозгами шевелить — пусть дядя. Это, мол, труд тяжелый, это не по мне…

— Твою так! — свирепеет Михаил. — Чего ты взъелся-то? На головешку сел?

— А надоело. Что тебе ни скажи, на все готовый ответ. Разговор пьяного с трезвым… Все дураки, один ты умный.

— А пусть каждый о себе понимает как хочет, — Михаил свысока усмехается. — И как того достоин. Был бы умный, не стал бы с женой о другой бабе трепаться.

Сергей Викторыч встает, ногой отшвыривает в костер коряжину, на которой сидел, — искры летят в сторону лежащего Михаила — и выговаривает запальчиво:

— Знаешь, я таких людей больше всего не люблю!

— Каких?

— А вот которые жиром обрастают. Со всех сторон.

— Ну, ты меня этим не попрекай! — Михаил проворно встает. — Я твоего куска не заедаю, понял? Мой жир не за твой счет.

— А я тебе говорю: терпеть не могу таких людей, — повторяет Сергей Викторыч.

— Каких?

— А вот которые жиром…

Михаил хватает свояка за грудки, но тот жилист, увертлив.

— Ты мне это брось, — багровея от усилий и гнева, выговаривает Сергей Викторыч. — С мной… эти штучки… не проходили.

Они, пыхтя, топчутся возле костра. Дюжий Михаил борцовским приемом вдруг кидает свояка себе на спину, выворачивая ему руку и желая перебросить его, но тот проворно выскальзывает. Тогда он хватает противника поперек туловища.

— Михаил! — раздается от палатки грозный окрик. — Мишка! Отпусти его сейчас же! — Голос заспанный, всполошный, гневный. — С ума сошли! Я сейчас вас обоих живо угомоню!

Голос не оставляет сомнений в решительных намерениях. Свояки разнимаются, отряхиваются, не глядя друг на друга.

— Все ему ясно, — бормочет Сергей Викторыч, застегивая пуговицы рубашки.

— Если б не Валя, — говорит Михаил, дыша, как паровоз, — я б тебе…

— Да где уж там! Одышка вон… Дыши глубже.

Женщина выходит из палатки — в выбившейся из брюк кофте, растрепанная, сильная, разгневанная. Бросает требовательный взгляд на мужа, подходит, поворачивает к себе его лицо, заботливо оглядывает, пихает в грудь его противника:

— Ты что это! Выпил лишку?!

— Ну ладно, — говорит Михаил со смехом и отступает. — Наседка… Квох, квох, мой цыпленочек! Он у тебя тоже не сахар. Он первый начал!

— Только тронь у меня его! Я тебе чем попадя…

— Чего ты? — урезонивая жену, говорит Сергей Викторыч. — Мы так, немножко… Иди спи.

— Вот дураки-то! — дивится она, переводя взгляд с одного на другого. — Из-за чего вы?

— Да вон ему все ясно.

— Он тут умом раскидывал, — ухмыляется Михаил. — Философ!.. Стулья вельветом, понимаешь…

— Это не твое дело, — прерывает его Валентина. — Он хозяин в своем доме. Делает что хочет.

— Иди спи, — застенчиво говорит Сергей Викторыч и ласково проводит ладонью по жениному плечу.

Она еще немного поругивает их и уходит.

— Ох, грозна у тебя женушка! — Михаил сокрушенно мотает головой. — Я даже струхнул. Она б нас раскидала обоих, вот так, ежели что.

И он рокотно хохочет.

— Раскидала бы, — соглашается Сергей Викторыч, тоже смеясь.