Юрий Красавин - Хорошо живу

Михаил опять ложится, подрагивая животом от смеха.

— Надо же! — приговаривает он. — Что ему делать? Он не знал, он задумался! Хо-хо. Ну, своячок! Рассмешил…

Викторыч с улыбкой смотрит, как полнокровный человек лежит, не боясь ни комаров, ни вечерней сырости; потом говорит, словно оправдываясь:

— Видишь ли, тут есть одно немаловажное обстоятельство. Я не имел морального права протестовать! По образованию-то я не педагог и в учителях оказался случайно, когда с завода ушел.

— А это не имело значения, как ты там оказался! — категорически отвергает Михаил. — Тебя на работу приняли? Приняли. Замечаний никаких, верно? Так что будьте добры!..

Лицо сидящего светлеет от смущенной улыбки, Викторыч бормочет:

— И в самом деле… Наверно, надо было… А мне и в голову не пришло.

Он накидывает на себя пиджак и поводит плечами.

— Без «наверно»! Я на твоем месте такого шороху навел бы! Ого!

— Сережа! — раздается из палатки сонный женский голос, — Вы долго там будете рассиживаться? Иди спать.

— Погоди, — говорит Викторыч не без досады. — Мы еще посидим, потолкуем.

Судя по всему, для него раздумье — излюбленное состояние, и он склонен к таким душевным разговорам. Сергей Викторыч продолжает говорить, и видно по его лицу, что он сам мысленно взвешивает тот или иной факт и при этом испытующе, как бы спрашивая, посматривает на собеседника.

— Иди-ка лучше к нам, да и мою Ларису прихвати, — басит Михаил в сторону палаток. — Вы сюда спать, что ли, приехали?

Но оба палаточных домика безмолвны и недвижимы. Некоторое время спустя можно различить неясно долетающее оттуда ровное дыхание спящих. Сергей Викторыч встает, и его громадная тень снова ложится на поле. Подбрасывая в костер сухие сучья, он говорит, и лицо его, озаренное огнем, оживленно, улыбчиво:

— Вот ты говоришь: неужели не мог, неужели не знал? Надо бы, мол, так, а ты… У меня, видишь ли, практическое соображение запаздывает на один такт, и в этом все дело. Вот тебе пример. Стоят у меня на кухне четыре стула. Ну, и обивка у них того… дрянь обивка. То тесто капнули, то масло брызнули. А выбрасывать жалко: они удобные. Я решил их обтянуть новой материей. Пошел в магазин и купил вельвета.

— Чего? — с любопытством спрашивает Михаил.

— Вельвета. Другого подходящего материала не нашел. Не ситец же покупать! Прикинул я, сколько понадобится, чтоб обтянуть стулья, заплатил рублей пятнадцать. Пришел домой, два дня возился — дело все-таки непростое! А потом сел на один из них и раздумался: зачем же я, дурак, купил такой материал? Он же дорогой для обивки! За пятнадцать-то рублей можно было купить три новых стула, а старые попросту выбросить. Не проще ли?

Михаил, не дослушав, хохочет — густо, сочно.

— Ну, свояк, — приговаривает он. — Ну, хозяин! Ты бы уж сукном… О-ха-ха!

Отсмеявшись, он окидывает родственника насмешливо-снисходительным взглядом:

— Шибко деловой ты человек! А я вот так, — в его голосе слышна горделивость, глаза цепко прищурены. — Приехали мы сюда на лодке, а спроси, кто ее сделал? Кто ее спроектировал и претворил проект в жизнь? Я! Ты поинтересуйся, во сколько мне эта лодка обошлась? Потратил ли я на нее хоть одну копейку? Ни единой! Я это дело поставил даже в принцип перед тем, как приступить к работе: от нуля до готовой продукции чтоб ни ко-пей-ки. А как действовал? В одном месте авиационной фанеры достал, в другом красочки добыл, в третьем шпаклевочки, извини меня, сбондил. Да ведь не сам! Ни-ни! Одному скажу, другому намекну, третьего просто возьму за горло — и все несут, да еще и с благодарностями. Гость придет — я его в огород к лодке веду. Пока душевный разговор, то да се, он рубаночком стругает, или шпаклюет, или малюет. Вот так.

— Надо же! — вздыхает, улыбаясь, Сергей Викторыч. — Я всегда завидую таким, как ты. Все вы умеете, все знаете, а я… Недавно понадобилось дверной замок врезать — столяра пригласил. Столяру платить надо, а сколько? Не знаю. Много дать — денег жалко, мало дать — совестно. Я ему десятку, а семья осталась без копейки: перед зарплатой дело было.

— И он взял?

— Ну!

— Вот гад! — Михаил качает головой. — А впрочем, так тебе и надо. У вашего брата ушей не стричь — всю жизнь будете ходить лопоухими.

Собеседники дружно смеются.

Вдруг оба затаивают дыхание и прислушиваются. Откуда-то издалека наплывает глуховатый рокот мотора — видно, по реке идет катер. И верно: за излучиной появляется зеленый огонек, потом красный; рокот мотора становится явственней — катер проходит, светясь окнами кают, двойники окон плывут в воде, и чуть погодя набегает волна, с шумом ударяется о берег, и еще одна, чуть потише, и еще…

Долго раскалывается, дробится луна посреди речного плеса. Наконец вода замирает, становится тихо. В низине за рекой перекликаются два коростеля: там скрип-скрип и тут скрип-скрип… И точно так же — скрип-скрип — неторопливо, в лад тишине, продолжается беседа у костра.

— Случай с дверным замком — это, Михаил, случай благополучный, — повествует Сергей Викторыч. Он все еще не отрешился от своих размышлений, его тянет что-то понять, что-то осознать. — Подумаешь, лишний рубль переплатил! Эка беда! Случается со мной и несравненно худшее, так сказать, с драматическим исходом. А все почему? Я иногда просто встаю в тупик в обыкновенной житейской ситуации, не могу оценить ее, не в силах овладеть ходом событий и иду у них на поводу. Вот смотри… Месяца два назад случилась у меня история с одной женщиной. Встретил я ее…

— Тише, — предостерегает его Михаил. — Гляди, жена услышит. Вдруг не спит!

— А она знает.

Свояк отвечает протяжным изумленным свистом.

— Продал кто-нибудь?

— Я сам ей сказал.

— Ну-у… Ви-икторыч.

— В общем, слушай. Познакомились мы с нею прошлой зимой. А вышло так…

Михаил складывает губы в шаловливую улыбочку, глаза его лучатся смехом.

— Она одинока, понимаешь? — говорит Сергей Викторыч, смущенно хмурясь. — И вот ей показалось, что она меня любит, что я тот самый человек, которого она ждала всю жизнь. Стала звонить мне, встречать по пути на работу… И так далее. Мы с нею ходили гулять на набережную, я ей рассказывал, она мне рассказывала… В общем, интересные разговоры были. Она умница и, знаешь, несчастна по-своему — меня это очень трогало. Она такую позицию заняла: ничего не знаю и знать не хочу, вот ты, и я с тобой счастлива. Она не говорила: давай, мол, бросай жену, а просто, знаешь, чтоб я к ней ходил…

Выслушав от начала до конца историю невинного грехопадения Сергея Викторыча, свояк говорит категорически:

— Ну и дурак. Бабенка сама приглашала, а ты… Чего ты колебался? Нет, ты не мужчина. Ты опозорил все наше мужское племя. У тебя хоть что-нибудь с ней было?