Юрий Красавин - Хорошо живу

а остальные не мог — хохотал до слез. Ай да парни! Распотешили всех.

Когда кончился первый тур, каждый потряс руку своей девушке, поблагодарил: «За уваженьице!» На что она отвечала с шутливой жеманностью: «За приглашеньице». Это уж так полагается.

Второй тур был гораздо сложнее, так что даже какой-либо системы в чередовавшихся фигурах Валентин Михайлович уловить не сумел. А система была, и такая замысловатая, что парни сами иногда путались. Когда же сбивались, это называлось «сучок». У кого случался «сучок», тот должен был поцеловать при всех свою девушку. «Это он нарочно!» — защищалась та, закрывая лицо руками. «Ничего подобного», — смеялся парень. Шум и смех стояли в клубе. Малышня повизгивала из-под лавок, зрители советовали, как лучше. Наконец поцелует он, снова заиграет гармошка. Пары кружатся, ходят друг за другом, опять парни частушки поют, а потом снова «сучок».

Говорят, в чиже туров до двадцати. Только их уже не помнит никто. «А напрасно», — пожалел Валентин Михайлович: чиж ему понравился.

Сегодня стемнело особенно рано. Или так показалось? Ждал-ждал намеченного часа, когда можно затопить печку, и только было собрался — вошла тетя Даша.

— Валентин Михайлович, банный день нынче, не забыл?

— Забыл, — встрепенулся он.

— Я там все приготовила. Воды большой чугун нагрела, соломки свежей постлала.

— Спасибо, теть Даш.

— Спина-то опять немытая будет.

— Ничего, я изловчусь.

— Надо жену привозить, она спину-то и потрет.

— Да вот… Скоро…

— Ну дай-то бог. А то разве дело: ты здесь, а она там? Я у соседей посижу, мойся на здоровье. Да запрись, чтоб случайно кто не залетел.

Валентин Михайлович запер за нею дверь, плотно занавесил окна, приготовил белье. Потом разделся, отставил заслонку, поправил солому на шестке и дальше, на поду, и осторожно полез в печь. Там сидеть можно свободно, макушкой свода не достанешь. В горну чугун ведерный стоит, ковшик в нем. Валентин Михайлович достал с шестка приготовленный заранее, новенький березовый веник, закрыл за собой заслонку, через плечо плеснул водой на пышущий жаром свод — пахнуло горячим паром так, что дрогнула заслонка. Сидя в душной темноте, Валентин Михайлович похлестывал себя веником по спине, по бокам — горячим ветром от него обжигало тело, спирало дыхание.

— Экое варварство — мыться в печке! — приговаривал он, блаженно покрякивая. — Экая дикость! И кто это придумал? Денежную премию ему и бронзовый бюст за ценное изобретение… Ух ты!

В первое время он никак не мог примириться с тем, что ему придется мыться в печи.

— Да ты попробуй только, понравится, — уговаривала его тетя Даша.

Он решился однажды, напарился всласть — понравилось. С тех пор суббота — банный день — стала для него маленьким праздником.

Напарившись, Валентин Михайлович достал с шестка таз, налил в него горячей воды и вымылся. Потом осторожно выполз на шесток, стараясь не задеть спиной кирпичи.

И вот в этот момент у порядочных мужей появляются жены и трут спину. «Эх…» Валентин Михайлович спрыгнул на пол, встал ногами в корыто и окатился из ведра холодной колодезной водой. Одевшись, он растопил печку и уселся перед ней, всем существом ощущая легкость и свежесть тела.

Пришла от соседки тетя Даша, поздравила с легким паром.

— Все сидит, все думает, — сказала она ворчливо. — Так недолго и с ума сойти. У нас вот так же Митюха Горбачев все думал-думал, да и попал в желтый дом… Когда Олена твоя приедет?

— Не приедет она, теть Даш.

— Почему это?

— В печке мыться не умеет, — усмехнулся он. — В кирзовых сапогах не хаживала.

— Э-э, парень, ты нас, баб, не знаешь! Вот помяни мое слово: установится дорога, и приедет. Ты подумай, как ей в наши места сейчас попасть? Только на гусеничном тракторе. Такая глушь! Глуше нашего села и нету нигде. А поди-ко, дорога установится…

Под самое утро ему приснилась Лена. Вошла будто с улицы и будит его.

— Нет зимы, — сказал он ей. — Дороги плохие.

— Я пришла, милый, не дождалась твоей зимы. Пешком пришла, без дороги…

Он проснулся.

По времени была еще ночь, но в окнах явственно белело. Валентин Михайлович быстро сунул ноги в валенки, накинул на голые плечи пальто и вышел на крыльцо.

Подмораживало. Неслышно, в полной тишине ложился на землю снег.

Я спрыгнул с комбайна на землю и пошел в деревню пообедать. Шофер самосвала, проезжая мимо, на ходу открыл дверцу, крикнул:

— Садись, подвезу!

Я махнул рукой: накатался, мол, хватит. И даже пожалел, что идти недалеко. Сразу от края ржаного поля луг идет под уклон, к ручью, за которым начинаются огороды. Я помню, те, кто имел здесь усадьбы, шутливо жаловались, что косить тяжело. Ведь начинали косить от огородов, — значит, продвигались в гору. Зато у ручья трава была сочнее, гуще.

В этой деревне я вырос, а теперь здесь приходится бывать редко, когда выпадет работать в этой бригаде. А иной год и совсем не выпадет, другие здесь и пашут, и урожай собирают.

Тропинка, по которой иду, заросла. По ней я когда-то ходил в школу. Вот здесь, сбоку, однажды весной поднялась целая стайка молоденьких березок. Летом их не скосили, и на следующий год они выросли мне но колено, потом по пояс, по плечо, наконец, выше головы. Однажды по осени я набрал в этой рощице полный картуз молоденьких подберезовичков и очень удивился: кто посеял грибы? Как они попали сюда? Теперь на этом месте растет одна-единственная береза, высокая, раскидистая.

Я перепрыгнул через ручей в том самом месте, где перепрыгивал его мальчишкой. Чуть дальше ручей впадал в пруд, а пруд по-прежнему зарос ряской, только с одного края, где глубь, вода была чистая.

Какая-то старуха полоскала здесь белье. Когда я приблизился, она выжала последний жгут, с усилием подняла неполный таз и, шаркая, побрела к огороду.

«Кто же это? — подумал я, и тут она оглянулась. — Да это же Васена! Как я не узнал сразу!» А потому не узнал, что не мог представить ее старухой. Что делает время с людьми! Бывшая председательница Васена, властная, беспощадная к себе и людям, не знавшая ни усталости, ни страха, стала обыкновенной старушкой, седенькой и немощной. А казалось, ничто не может ее сломить — ни беды, ни годы. Недаром ее когда-то звали Железной, а еще Мужиком или Командиром…

В ту памятную военную весну снег сошел рано. А потом начались дожди, подул холодный ветер, разнепогодилось надолго. Напитанная талой водой земля не принимала влагу, опять забурлили ручьи.

Председательница Васена целыми днями сидела в углу сердитая — не подступись.