Иван Торопов - Избранное

— Африкан Африканыч, а спел бы ты что-нибудь, а? — просит вдруг Шура Рубакин. — Ты по-коми спой… Я ведь немножко балакаю по-вашему. А песен ваших, почитай, не слыхал.

— А что, и спою! — великан радостно засиял, опять как-то очень по-детски. — Спирт ваш, ребяты, хорошо согрел меня, отчего же, тепленькому, не спеть. Так что же вам, грустное или смешное?

— Смешное! — разом гаркнули мы с Шурой.

Африкан Африканыч вышел на середину комнаты, встряхнулся, расправил могучие плечи, крупную голову склонил немного набок, лукаво улыбнулся и завел могуче и красиво:

В такт себе помахивает тяжелой ручищей, синие глаза смеются, я смотрю на него и думаю — вот где мужик соответственный: и рост, и голос, и ухватки… А правду народ говорит: большой да сильный редко злым бывает. Как-то он, соответственный, лес у нас примет? Ему бы еще и не жадным быть, не прижимистым, за чужой счет на премию не рассчитывать. А он и за столом намекнул: попорчу вам кровь, короедам. Мол, бутылка к случаю не помеха, очень-то на меня не надейтесь.

Великан вдруг присел, как в пляске, и взял высоко-высоко. А пел он на коми-языке вот что:

— Здорово! — крикнул Шура Рубакин. — Здорово, Африканыч! Смотри-ка, какие у вас песни народ веселые да смешные поет… Да-а, народ, братцы, не хмурый человек.

— Верно сказано, коллега, — сказал Африканыч, отдышавшись. — Верно. Но эту песенку один человек написал, большой человек. Хорошо понимал он душу народа, потому и стала она у нас вроде народная песня.

Африканыч задумался чуть, с сожалением взглянул на пустую чашку с веселым узором и сказал со вздохом:

— А теперь, братва коллеги, призываю вас ко сну. А то, чего доброго, я распоюсь по-настоящему и весь поселок подниму на ноги.

Ночью сплавной мастер так храпел, что я всерьез боялся, не рухнули бы стены барачные…

Назавтра мы, как три мушкетера, отправились на нижний склад. Перед этим Шура спросил Африканыча, сколько рабочих потребуется при сдаче леса. Но тот махнул толстой ручищей и неопределенно сказал:

— Там посмотрим.

Идем. И вижу я, — хоть вчерашний вечер прошел вполне дружески, опять Шура волнуется, даже веко у него задергалось. Мне тоже невесело. Погоди, думаю о себе, сейчас этот певец колупнет твои грехи, и тогда уж не он, а ты запоешь. За упокой своей души.

А когда мы начали подниматься на средний штабель, у меня даже сила пропала в ногах, и так нехорошо стало, ну, будто я на эшафот иду…

В первых же бревнах, на верхнем ряду, Африкан Африканыч увидел бревно с табачными сучьями.

— Я бы, коллега, не взял его экспортным пиловочником, — сказал он, как бы размышляя. — От силы вторым сортом бы взял. А?

Мне оставалось только потеть да краснеть.

У второго бревна метик [11] Метик — трещина в срезе бревна. не учтен, у этого — толстый необрубленный сук бессовестно торчит, а то — с излишней кривизной, как нога рахитика… И главное, я сам — сам — все это вижу! А потом попалось бревно, которого я пуще всего боялся: диаметр завышен почти на целый сантиметр.

— Кору тоже прихватили, коллега, — сказал Африкан Африканыч, как мне показалось, уже осуждающе.

Начальник мой, Александр Павлович Рубакин, тоже помрачнел. Что он сейчас обо мне думает!

А сплавной великан находил все новые и новые изъяны в моей работе. Вот он складным карманным метром прикинул длину затесанного посередине шпальника и покачал головой:

— А припуск-то, коллега, только пять сантиметров. Скажи-ка, сколько полагается?

— Десять, — уныло буркнул я. Но набрался смелости, предложил: — А вы, Африкан Африканыч, соседнее померяйте.

— Я, дорогой коллега, и без того вижу, что там излишняя длина. Но из того-то бревна в это пяток сантиметров не перекинешь, не так ли? — спрашивает он, а сам цветет, как майская роза. То ли после вчерашнего, то ли от моих огрехов, кто его разберет.

Таким манером мы осмотрели весь верхний ряд штабеля. И ни один порок не утаился от зоркого глаза старого мастера. Да, ничего не скажешь… Не стал он певцом, но в своем деле он артист. Не проведешь его, даже если бы и хотел. Но ведь в том-то и дело, что не хотел я специально обманывать! Не хотел!

А какое это имеет теперь значение? Приговор на меня уже составлен, осталось лишь подписать его. Метки на бревнах все мои, не отвертишься. Теперь ему осталось только рабочих позвать и перекатать штабель. И если еще Дина что-нибудь напутала, то… то я и не знаю, что тогда будет.

Африкан Африканыч, тяжело ступая по бревнам, спустился со штабеля. Мы за ним, послушные и тихие. Африканыч зашел в торец штабеля, ощетинившийся разнокалиберными бревнами, посмотрел, прикинул что-то про себя и спокойно так прогудел:

— Ну, хватит, пожалуй. Я думаю, коллега, твою работу на удовлетворительно можно оценить. Согласен на такую оценку?

Это он — мне.

— А что, перекатывать не будем? — осторожно спросил Шура Рубакин.

— Нужды нет, — пророкотал Африканыч. — Учет у вас поставлен солидно, вчера я дотошно проверил. И глаз у меня наметан — в штабеле все правильно. Главное, коллеги, я вижу, что вы не такие парни, чтобы ловчить и обмишуривать.

— Спасибо за доверие, Африкан Африканыч, — сказал начальник дрогнувшим голосом.

А я и слова не могу вымолвить, меня словно из ледяной проруби в кипяток бросили.

— Брось, Александр Павлович, за что спасибо-то? За свою порядочность? За это себя надо благодарить, да. Правда, у моего коллеги, Федора Андреича, имеются налицо кое-какие промахи. Но скажите, у кого их нет? Лес у вас молодой, здоровый, хоть и суковатый. Гниль в таком лесу редко встретишь, а ежели где в ту или другую сторону передвинута сортность, то это не самая страшная беда. По моей прикидке, то на то и выходит. Пожелаю только Федору Андреичу наперед поглазастей быть и ГОСТы знать, как «Отче наш»… Хотя, виноват, «Отче наш» в школе не проходили.