Семен Ласкин - На линии доктор Кулябкин [Сборник]

— Вот это да! — цокнул Вовка.

Евгений Данилович сделал вид, будто не слышит. Он отступил на обочину, ждал, когда остановится автобус. Задняя дверь не открывалась — пассажиры крепко прижимали ее спинами.

Первыми сообразили, что делать, парень с девушкой, бросились к передней двери, зацепились за поручни.

Вовка тоже попытался ухватиться, но тыркался лицом в гитару.

— Сойди! Сойди! — испуганно закричал отец.

Дверь с треском захлопнулась.

— Что теперь делать? — уныло спросил Вовка.

Евгений Данилович беспомощно огляделся. К остановке ковыляла старушка с авоськой.

— Бабушка, — обратился Евгений Данилович. — Отсюда далеко до поезда?

— Минут сорок, — прикинула старушка. — Если ходко идти.

— Ну? — спросил у сына Евгений Данилович. — Как? Двинули?

Вовка стоял, думал.

— Ждать — смысла нет, — говорил Евгений Данилович, пряча глаза. — Суббота. Вечер. Народ с пляжа едет.

— Пожалуй, — согласился Вовка.

— А поезда сейчас еще не такие полные. Может, и сесть удастся.

Он говорил громко и бодро, точно этой своей шумной бодростью хотел заглушить обиду.

Вовка тихонько свистел, и смысл его песенки был ясен. Он шел чуть впереди широким мужским шагом, и Евгению Даниловичу приходилось основательно напрягаться, чтобы не отставать.

— А знаешь, пап, — с неожиданной доброй улыбкой сказал Вовка. — И хорошо, что идем! Погода! Тряслись бы в том, переполненном.

— Ну конечно! — с торопливой радостью ответил отец. Он остро и благодарно почувствовал, что парень понимает его. — Идти — одно удовольствие.

— Идти — хорошо, — поддержал Вовка. — Мало мы с тобой ходим — вот что я тебе скажу.

Все эти дни Туся была невероятно занята. Ей буквально не хватало суток. Засыпая, она ставила один будильник на семь утра, а другой на половину восьмого. Получалось вроде предупреждения. Проснувшись от первого звонка, она не поднималась, а лежала с закрытыми глазами, ожидая второго. За эти дремотные минуты она успевала мысленно повторить те латинские названия, которые учила с вечера. Не вспомнив чего-то, Туся с ужасом представляла себя беспомощной и растерянной перед преподавателем. Особенно трудно давалась ей височная кость. Сколько в ней разных ходов и выходов, сколько отверстий и коленец! Туся учила часами, а на следующий день все опять перепутывалось.

Ассистентка кафедры, седая, мускулистая, с неподвижными свинцовыми глазами дама, слушала Тусю, плохо скрывая раздражение. При каждой ошибке она строила гримасу и поджимала тонкие бледные губы. Туся обмирала и забывала то, что знала, как ей казалось, бесспорно.

Про ассистентку рассказывали были и небылицы. Будто бы она заваливала шесть раз собственного профессора, когда он еще был студентом. Знакомые Тусиных родителей называли астрономические цифры собственных пересдач и уверяли, что хотя они работают санитарными врачами, но анатомию могли бы сдавать хоть сегодня.

Если бы Тусе несколько месяцев назад, в школе, сказали, что она так будет робеть перед преподавателем, она бы рассмеялась. Не выучить — было для нее невозможно. Туся при своей памяти могла выучить несколько страниц химии наизусть. Но здесь после первых же неудач что-то в ней словно бы надломилось, и, встречая ассистентку в институтском саду и торопливо здороваясь, Туся чувствовала под ложечкой неприятную тревогу.

Зачет она не сдала. После холодного и, как ей показалось, злорадного «садитесь» она несколько минут не могла понять, что же случилось с ней в первый раз в жизни. Особенно обидно было то, что ассистентка тут же вызвала Мишку Сверчкова, Тусиного одноклассника.

Мишка поднялся, уверенный в себе, и спокойно стал называть все по-латыни, кивая ассистентке в знак своей готовности отвечать еще и еще.

В Тусиной школе Мишка Сверчков был никем, нуль без палочки, аттестат едва-едва дотянули до четырех, а Туся — никто пока этого здесь не знает — была круглой отличницей, старостой класса. Сказать бы, что у нее двойка, а Мишка Сверчков выкомаривает перед ассистентом, — в школе бы не поверили.

Сразу же после звонка Туся подошла к ассистентке и спросила, когда можно пересдать зачет.

— Это у меня первая двойка в жизни, — объяснила она, едва не заплакав.

Ассистентка скосила на Тусю оценивающий взгляд и пожала плечами.

Сколько гневных слов мысленно бросила ей Туся! Что — двойки?! У нее не было в школе и четверок. И медаль единственная у нее, у Туси! А разве можно забыть то уважение родителей, даже родителей Мишки Сверчкова, когда она, Туся, сама проводила итоговое собрание?! А вот здесь нет ни прошлых заслуг, ни многолетнего авторитета…

Домой Туся пришла взвинченная. На кухне стыла утренняя манная каша. Дед так и не съел, капризничает. Туся обиделась на старика и, не подогревая, выскребла кастрюльку. Не нравится — пускай сам варит.

Она заперлась в комнате, достала из портфеля унесенный с кафедры череп — «плевать, если влетит!» — и стала учить. Дело пошло легче. Туся досидела до половины ночи и неохотно легла.

Ассистентка опять вызвала Мишку, хотя Туся тянула руку. Мишка отвечал не так хорошо, как раньше, и Туся умудрилась дважды, пока он думал, громко подсказать. Ассистентка, словно бы не замечая подсказки, зачла Мишке раздел.

После занятий Мишка расхлябанно подошел к Тусе и предложил помощь. Это кольнуло Тусю, и она с вызовом бросила:

— Я, к сожалению, не только занимаюсь, но еще и хозяйничаю. Родители в отпуске, а у меня дед на руках.

Она просидела в анатомичке до закрытия — уборщица с кафедры просто выдворила ее домой. Туся пришла в половине одиннадцатого усталая, повесила в ванной пахнущий формалином халат, вымылась и сразу же легла в постель — сил на повторение не оставалось.

Из-за переутомления она никак не могла уснуть; то часы тикали, то скрипел половицами дед. Туся хотела ему крикнуть, но не смогла.

Ей приснилось, что она отвечает анатомию ассистентке, и рассказывает все так, что лучше и быть не может.

Проснулась она радостная. В квартире была тишина — дед спал. Туся подумала, что не так это обременительно — остаться на месяц со стариком, фактически он ее не касается, заниматься не мешает, с просьбами не пристает, и она, если завтра высвободится время, сварит ему суп, мяса в холодильнике полно, захочет — пускай сам поджаривает.

Незаметно она стала думать про деда. До школы, когда Туся была маленькой, а старики, дед с бабушкой, жили в неблизкой Стрельне (это теперь город, а в те годы езды было часа полтора), мама то и дело подкидывала им Тусю «попастись». Бабушка была славная, разговорчивая, пекла плюшечки и пирожки для внучки, а дед, наоборот, молчун, придет с завода и закроется в пристроечке, что-то делает. Туся и теперь не могла вспомнить, говорили они с дедом когда-нибудь или нет.