Семен Ласкин - На линии доктор Кулябкин [Сборник]

«Сколько ей лет? — прикидывал Евгений Данилович. — Восемнадцать? Но Петр говорил — школьница».

— Шестнадцать, говоришь? — переспросил Евгений Данилович и поглядел на Петра. — На что жалуешься, Света? Что болит? — и, не дождавшись ответа, решительным жестом потянул одеяло.

— Папа! — Девочка говорила низким, будто простуженным голосом.

— Да, да, — вздрогнул Петька и стал пятиться к двери. — Забываю, что она уже взрослая.

Евгений Данилович согласился взглядом — мол, ничего не поделаешь, растут. Но было в этой улыбке и утешение — особо тяжелого он, доктор, тут не ждет, волноваться не стоит.

Он наконец дождался, когда закроется дверь, вздернул короткую рубашку, положил ладонь на живот и ахнул: «Господи!»

Лицо Евгения Даниловича изменилось, на лбу выступил пот. Он достал платок и, стараясь глядеть в сторону, сказал убитым глухим голосом:

— Какая у тебя беременность?

— Пять месяцев. — Она говорила спокойно, будто перед ней был не друг отца, а врач консультации.

Он передохнул.

— Что же я скажу папе?

Она отвернулась.

— Ничего.

От растерянности он заговорил как-то торжественно и громко:

— Подумай, Света, неужели твой отец не заслужил правды?!

Она молчала.

— Нет, нет! — настаивал Евгений Данилович. — Посоветуй, как мне быть?

— Чего вы пристали! — огрызнулась Света. — Знают они.

— Знают?! — поразился Евгений Данилович. — Но папа сказал: ты больна. Мы вместе ехали, разговаривали, он бы мне намекнул…

Она ухмыльнулась.

Евгений Данилович опустил глаза. Он не мог придумать, что бы еще спросить у девочки, покраснел от неловкости.

— Как же это случилось, Света?

— Как у всех, — в ее голосе была ирония.

Евгений Данилович окончательно растерялся. Он привык иметь дело с больными, которых спасала его решительность, но здесь, в дачной комнате, перед ним лежала дочь друга, девочка, и он, невольно теряясь, робел перед ней, чувствуя свою старомодность и неопытность.

— Ну хорошо, — забормотал он. — Тогда ответь, чего хотел от меня папа?

Она пожала плечами.

— Папа говорит: «Сюся для нас последний шанс, Сюся поможет».

Ему было неприятно, что Света вторглась в их прошлое, назвала школьным прозвищем, но он тут же отмел эту мелочь. Другая, более крупная обида, задевшая его как врача, захлестнула Евгения Даниловича. Он конечно же понял, о чем речь, и все же отчего-то переспросил:

— Чем же я могу помочь, Света?

Она с удивлением поглядела на него и… вдруг улыбнулась, словно бы пожалела этого стареющего недотепу.

— Но отец?.. Отец твоего будущего ребенка хоть взрослый?

— Десять классов закончил.

Евгений Данилович был ошарашен. И хотя глупо было это приглашение на дачу, мелка и отвратительна Петькина хитрость, но требовать логики в подобной ситуации было, наверно, жестоко.

Он распахнул дверь — Петр стоял у окна, ждал. Встретился с Евгением Даниловичем взглядом, поморщился.

— Дрянь девчонка! — с болью сказал Петр.

Отвел Евгения Даниловича на кухню, прикрыл дверь.

— Тебе поесть нужно. С дороги. Да и Вовка, наверное, не обедал. — Открыл форточку, крикнул: — Вова!

Евгений Данилович присел сбоку за кухонный стол.

— Значит, все так? — осторожно спросил Петр. — Пять месяцев?

Евгений Данилович кивнул.

— И сделать уже ничего нельзя?

— Можно сделать, — не сразу сказал Евгений Данилович.

Петр подался вперед.

— Сюся, дорогой! Такое не забывается!

Евгений Данилович чуть отстранился, как бы предупреждая Петьку.

— Не так сделать, как ты думаешь, — сказал он. — В этом я пас. Поговори с парнем, с его отцом, с матерью. Ничего страшного, если мальчишка женится, восемнадцать лет — уже взрослый.

Он увидел, как слиняла улыбка с Петькиного лица.

— Возьми моего Севку, — продолжал убеждать Евгений Данилович. — Взял жену с ребенком, она на три года его старше. А мальчишка прекрасный. Мы его любим, балуем. И чем больше вместе, тем сильнее привязываемся к нему. Уедут — будем скучать.

— Не уедут, не уедут, — механически повторил Петр, явно раздумывая о своем. И вдруг крикнул: — Но пойми, это же сын моего шефа! Как, как с ними говорить?! Шеф все знает. И молчит, стерва.

Поднялся, открыл холодильник, достал банку с кислой капустой, потом большую суповую кастрюлю. Зажег конфорку и поставил кастрюлю на плиту.

— Сюся! — не поворачиваясь, с силой сказал Петр. — Помоги, Христом-богом прошу, есть всего один выход…

— Нет, — резко сказал Евгений Данилович, делаясь, как бывало в клинике, холодно-неприступным.

Вошел Вовка, сел за стол. Молчаливое напряжение взрослых, видно, его удивило, он осмотрелся. И отец, и его приятель глядели хмуро.

— Тяжелая больная? — осторожно спросил Вовка.

— Не дай бог, Вова, так человеку болеть, — вздохнул Петр.

— Жаль.

Петр бренчал ложками в кухонном столе, поставил большие тарелки перед Евгением Даниловичем и Вовкой.

— Я супу не хочу, — отказался Вовка. — Мне бы капустки.

— Это отчего же?! — возмутился Петр. — Суп отменный. Гороховый. С корейкой. Жена варит прекрасно.

Евгений Данилович опустил глаза — ни Петр, ни Вовка не вспомнили о совпадении.

Вовка вонзил вилку в капусту, стал накладывать на тарелку.

Петр открыл бутылку сухого, налил Евгению Даниловичу.

— Мне нельзя, — сказал он, — за рулем, вас еще нужно подбросить.

— Я тоже не буду, — отодвинул стакан Евгений Данилович. Он пересилил себя, постарался снова заговорить мягко и утешительно: — Мы ведь тоже расстраивались вначале, а теперь все кажется таким естественным, поверь, не так страшно, Петр.

Козлов ничего не ответил.

Через час они снова сидели в машине. Ехали молча, Вовка несколько раз спрашивал:

— Пап, чего мы спешим? Там же хорошо было, столько ягод.

— Пора, пора, — говорил ему Евгений Данилович.

Опять удачно проскочили шлагбаум, понеслись по шоссе. Петр скосил взгляд на товарища, осторожно покашлял.

— Ты, старикашка, не обижайся, — наконец произнес он. — Но у меня бак пустой, а талоны дома забыл с этими волнениями. Ничего, если я вас только до автобуса? Они тут каждые пять минут ходят. — Поглядел в зеркало, крикнул: — Да вон. Сзади идет!

Нажал газ и молча приблизился к остановке.

Евгений Данилович старался не смотреть на сына. Что-то тяжелое будто бы навалилось на него, и Евгений Данилович вдруг ощутил себя мальчиком, которого глупо и больно обидели. Старая обида заныла с новой, удвоенной силой, и Евгению Даниловичу стало казаться, что с того военного времени прошло не тридцать пять лет, а было это недавно, только что, вчера.

На скамейке рядом с остановкой сидели паренек и девушка. Юноша тренькал на гитаре. Вовка стоял в стороне, глядел исподлобья на торопливые движения Козлова: Петр поворачивал «жигуль». И наконец газанул, не оглядываясь, на бешеной скорости.