Семен Ласкин - На линии доктор Кулябкин [Сборник]

В тот же день начало его знобить, поставил он градусник и испугался — под сорок. Две недели пролежал Федор Федорович пластом, маясь головной болью, и иногда между приступами забытья вдруг различал над собой беспокойные глаза сына или невестки, и по грустным и утомленным их взглядам понимал: не очень-то они верили в его планиду.

И все же свершилось чудо. Федор Федорович начал поправляться. И когда впервые осмысленно огляделся в комнате, то увидел, что фикус тоже был болен, листья его повисли, стали как неживые, а по ободку у некоторых пошла желтая полоса.

Федор Федорович с трудом встал с постели, принес свежей воды и поставил на подоконник, чтобы за ночь выдохлась хлорка, а утром полил. Через несколько дней фикус стал оживать, листья выпрямились, стали тверже, и Федор Федорович с радостью отмечал, что вот он сам выздоравливает и фикус тоже.

— Живи, живи, братец, — приговаривал он, — что может быть лучше жизни.

Настроение у него поднялось, стало веселее. Вспомнилось, что после смерти Галины Петровны произошло с фикусом примерно то же самое. Был он страшен: длинная кривая ветка тянулась до самого потолка, листья опали — почему тогда кадку не выбросили, сказать трудно, — но потом фикус ожил, как говорят, оклемался.

О нынешнем ремонте разговор велся давно, еще до покупки новой мебели. В мае и июне ремонтировать было неудобно: у Кати в институте шли экзамены, но в начале июля невестка объявила, что днями приедут сметчики.

Ночью Федор Федорович долго не мог заснуть, раздумывая о разном, — предложение о замене мебели удалось отклонить, а в планы ремонта вмешиваться он не имел права. Вот и лежал он с открытыми глазами да отчего-то тревожно глядел в потолок.

В понедельник к парадной подошла машина, крытый автобус «раф», в комнатах и коридоре запахло краской.

Днем позвонил Виктор, чем-то явно обрадовал невестку. Она повесила трубку и направилась к Федору Федоровичу.

— А у меня, папа, новость замечательная! — загадочно сказала она. — Виктор добился для вас путевки в санаторий. Вернетесь, а у нас ни грязи, ни пыли.

Что-то царапнуло Федора Федоровича по сердцу, он сразу же поглядел на фикус, и этот взгляд не остался незамеченным.

— Ни о чем не думайте, не беспокойтесь, — поняла она. — Все, что оставили, так и будет вас ждать.

Санаторий стоял на берегу залива в песчаных дюнах. С раннего утра грело солнце, песок казался бархатным, стелился вдоль берега крупными, мягкими складками.

Утреннего солнца Федор Федорович слегка побаивался, сидел на затененной веранде, читал «Рокамболя». Любил Федор Федорович проверить себя: открывал на любой странице и тут же вспоминал, что будет дальше.

Вечерами шел он к заливу, выбирал новое место, камень или бревно, бездумно глядел на воду. Тело его словно бы подчинялось ритму прилива, казалось, кто-то покачивал его в гамаке, возникало счастливое ощущение легкости и покоя.

В санаторной палате, куда поселили Федора Федоровича, был еще один человек, Миша, студент-второкурсник. При первом знакомстве Федор Федорович расстроился: старый да малый, но паренек оказался вежливый, тихий, что ни попросишь — все сделает.

Отдых, естественно, у них протекал по-разному. Чуть свет Миша уходил на залив с книжкой, на обед тоже являлся с книжкой, вечно погруженный в какие-то свои мысли, а к ночи ложился и опять брал книжку, а то сидел за столом и что-то писал. Нравился Миша Федору Федоровичу все больше и больше: не бездельник, не пустослов, а разумный, взрослый человек. Специальности Миша учился странной — искусствоведению, а проще, как он объяснил Федору Федоровичу, критике живописи, но что это такое, до конца понять было трудно. Пару раз задавал Федор Федорович Мише прямые вопросы, смысл которых сводился к главному: имеется ли польза от такой работы нашему народному хозяйству? На что Миша отвечал уклончиво, и от всех его объяснений становилось ясно, что дело его, к сожалению, пустяковое.

Первая неделя в санатории прошла отлично. Федор Федорович начал совершать недальние прогулки, крепнул на глазах. На второй неделе поставил он перед собой дерзкую задачу — дойти до вокзала, а это минимум полтора километра.

Шел он ходко, иногда проверял пульс и радовался его здоровому наполнению. Думал Федор Федорович о Кате. Мечталось ему познакомить свою шумную, резкую, слегка легкомысленную, но неплохую внучку с этим книжником, такой человек мог бы многому хорошему ее научить.

Он заметил впереди скамеечку, хотел пройти, но совершенно неожиданно для себя испытал беспокойство. Сердце вдруг сжалось, а потом запрыгало, заплясало около горла. Дрожащими пальцами Федор Федорович расстегнул ворот и присел на скамейку. «Что это?» — спрашивал он себя, преодолевая навалившуюся слабость. Молочный густой туман застил свет, и Федор Федорович видел только что-то серебряное и волнистое. «Умираю, — совершенно спокойно понял он. — Надо же, как просто».

Когда Федор Федорович открыл глаза, небо уже потемнело. Тени деревьев лежали на дороге, и чуть впереди, как шлагбаум, краснела солнечная полоса.

Федор Федорович хотел подняться, но ноги были как ватные. Мимо шли отдыхающие, можно было попросить поискать Мишу, но Федор Федорович постеснялся. Он стал отчего-то думать о доме. Ремонтируются. Кавардак, наверное, в комнатах — трудно представить, куда они перенесли мебель.

Он внезапно вспомнил о фикусе и невольно поднялся. Что там? Сломали, забыли полить? Да, да, говорил он себе, там что-то случилось.

Он дошел до вокзала и только тогда вспомнил, что не взял с собой денег. «Все равно нужно ехать, — решил он. — Объясню контролеру — поверит…»

Дверь открыли не сразу. Катя стояла против Федора Федоровича сонная, немного растерянная, глядела с недоумением на деда.

— Ты чего? — спросила она, уставившись на его пижаму. — Выписали, что ли?

— Решил вас проведать, — схитрил Федор Федорович.

— В двенадцатом часу?! Мы и так ни ног, ни рук не чуем. Всю мебель сегодня перетаскали…

— И фикус?

— Черт бы подрал этот пудовый фикус, — огрызнулась Катя.

Дверь в комнату Федора Федоровича была приоткрыта — ремонт шел в большой комнате, — и среди нагромождения мебели он отыскал свой фикус. Был он таким же, как всегда. Может, чуть грустнее. Казался забытым среди домашнего скарба.

Федор Федорович обошел Катю, потрогал землю в кадке — сухая, принес воды и полил.

Теперь можно было присесть. Он тяжело опустился в кресло, вздохнул. Ах, как он устал за сегодняшний вечер!

Катя стояла в дверях, все еще наблюдала за ним.

— Папа! Мама! — наконец позвала она. — Поглядите, кто приехал!

Зашлепали тапочки, и Виктор спросил хриплым, заспанным голосом:

— Что? Где? Кто приехал?