Семен Ласкин - На линии доктор Кулябкин [Сборник]

Он вошел в комнату, включил свет и сам зажмурился от яркости..

— Ты это чего? — после некоторого недоуменного молчания спросил Виктор.

— Так, — уклончиво сказал Федор Федорович, стараясь не встречаться с сыном глазами. — Как, думаю, ремонт?

— Ремонт идет, — Виктор зевнул и переглянулся с женой. — А теперь — спать. Утром — в санаторий. Там хоть знают о твоем отъезде?

— Да я и сам-то об этом недавно узнал, — пошутил Федор Федорович. — Прогуливался около вокзала да и сел на поезд.

— А тебя, возможно, с милицией ищут.

— Ну уж, с милицией, — улыбнулся Федор Федорович. — В санатории каждую ночь кто-то не приходит, так им и милиции не хватит искать, а молодежь и вообще…

— То молодежь! — засмеялась Катя. — Ты, дедушка, тоже молодежь, — теперь уже до слез хохотала она, — но только молодежь девятнадцатого века.

В половине шестого Федор Федорович поднялся и тихонько прошел мимо спящей крепким утренним сном внучки. Сын ожидал его в коридоре.

— До вокзала вместе поедем, — сказал Виктор строго. — Пока я тебя сам в поезд не посажу — не успокоюсь.

В трамвае ехали молча. Виктор отворачивался, а Федор Федорович не приставал — чувствовал себя виноватым.

— Вот что, папа, — наконец сказал сын. — Только давай откровенно… Ты из-за фикуса приехал?

— Да, — тихо сказал Федор Федорович. — Понимаешь, мне вдруг стало плохо…

— О-хо-хо! — вздохнул Виктор. — О фикусе ты подумал, а вот о людях!

Переполох в санатории был страшный. Миша проснулся в середине ночи, и тишина в палате показалась ему подозрительной. Он полежал немного, прислушиваясь к шорохам, — ни звука. Вскочил и с беспокойным сердцем провел рукой по гладкому одеялу Федора Федоровича. Когда он понял, что старик так и не вернулся с прогулки, то забеспокоился еще сильнее. Мысль о случившемся заставила его одеться и бежать к сестре.

Дежурная выслушала Мишу и пошла к врачу. Доктор открыл ординаторскую не сразу, не мог понять, чего от него хотят в середине ночи, а когда открыл, долго стоял в дверях, глядя на молодого человека и сестру, уже дважды повторивших причину своего прихода.

— Пропал дедушка? Придется звонить в милицию.

Дежурный райотдела записал все приметы Федора Федоровича, сказал, что, если пропавший не явится утром, они начнут поиски.

— Да как же так! — возмутился Миша. — До утра он может застынуть.

— Ну а если пропавший ушел в гости, выпил или спит дома, — резонно заметил дежурный, — а мы весь район на ноги поставим. Нет уж, молодой человек, лучше панику не пороть.

— Да не мог он выпить, — убеждал Миша. — И в гости не собирался, честное слово.

Пришлось дежурной сестре опять докладывать доктору.

— Давайте действительно до утра подождем, — сказал он. — А вы запишите в истории болезни об исчезновении и ответ милиции укажите. Если утром обнаружат труп, словами не отговоришься — тут любая бумага больше весит.

Он потянулся и упал в расстеленную и смятую постель.

— Идите, идите, — попросил доктор. — Весь сон испортили. Придется димедрол принимать.

Около семи доктор пришел в палату, открыл чемоданчик Федора Федоровича и все перетряс: искал завещание — его не было. Оставалось ждать. Доктор пошел на кухню снимать пробу. В зале шла уборка, и за сдвинутыми и перевернутыми столами и стульями он не сразу заметил седую голову Федора Федоровича.

— Простите, — сказал доктор осторожно. — Это не вы исчезли сегодня ночью?

Федор Федорович живо повернулся, кивнул.

— Я прошу прощения, — начал он. — В некотором роде поступок мой можно считать легкомысленным, но все дело в том, что я и сам не ожидал, что уеду.

— Гм-м, — кашлянул доктор.

— Гуляя по нашей территории, я внезапно почувствовал себя худо, пришлось посидеть на скамейке, а когда я несколько окреп и решил возвратиться в палату, то вспомнил одну важную вещь и, как я считал, верную свою примету: если заболеваю чем-нибудь я, то обязательно заболевает дома и мой фикус.

Он виновато улыбнулся:

— Вам, молодой человек, это может показаться смешным, но у нас, стариков, бывает всякое.

— Кто, простите, у вас заболевает? — переспросил доктор.

— Фикус. Цветок. Он уже много лет в нашем доме и для меня больше чем родственник… — Федор Федорович улыбнулся, показывая, что шутит…

— Да-а, — протянул доктор.

— Я вас понимаю, — согласился Федор Федорович, — в наш век все это кажется ерундой, но ведь бывают, такие совпадения, что начинаешь и в ерунду верить.

— Вот с этим я совершенно согласен, — кивнул доктор, приходя в веселое настроение.

Он позвал официантку и попросил:

— Не могли бы вы принести товарищу завтрак? Он ездил в город, у него в тяжелейшем состоянии фикус.

— А что с ним? — не поняла официантка.

— Пока трудно сказать.

— Жаль, — посочувствовала официантка. — А с едой придется подождать, только загрузили котлы.

— Я подожду, — успокоил ее Федор Федорович. — А насчет болезни я вроде ошибся, зря съездил, дома все было в порядке.

— Ну и слава богу, — ласково сказала официантка.

Днем Федор Федорович гулять не смог — от разъездов и волнений чувствовал тягостную усталость. Миша, обеспокоенный вчерашним исчезновением, несколько раз забегал в палату. Федор Федорович сидел у окна — голова опущена, подбородок прижат к груди, руки вытянуты вдоль тела.

— Узнать себя не могу, — жаловался Федор Федорович. — Третьего дня так хорошо себя чувствовал.

— Полежите, — уговаривал его Миша. Помог подняться, подвел к кровати. Федор Федорович передохнул немного и тогда только стянул брюки.

Теперь он лежал один в комнате. Тело его будто бы остывало, тишайше тюкало сердце, ныли суставы, но это была не боль, а далекий отголосок боли, словно где-то в глубине все еще давала о себе знать старая рана.

Обед принесли в палату. Федор Федорович поглядел в тарелку, но к еде не притронулся — не было аппетита.

Санаторный доктор, все такой же веселый и бодрый, пришел к нему, громко поздоровался, удивился, как это люди умудряются так прекрасно выглядеть в свои восемьдесят лет, достал стетоскоп.

— Давление, как у мальчика, — позавидовал он Федору Федоровичу. — Да и сердце — прелесть!

— Но слабость…

— Слабость?! У кого теперь нет слабости! Напрыгались, наскакались, а это, простите, расплата.

Миша нервничал в коридоре, а когда доктор, все такой же быстрый, вышел из палаты и припрыгивающей походкой не слишком озабоченного своей санаторной жизнью человека, словно сам был тут отдыхающим, помчался в ординаторскую, Миша догнал его.

— Ну как Федор Федорович? — спросил он.

Доктор остановился, смерил ироническим взглядом молодого человека.

— Прекрасно! — сказал он. — По-моему, прекрасно!

— А может, ему лекарства?