Семен Ласкин - На линии доктор Кулябкин [Сборник]

— Ну что ж… Выпишите ему лекарство.

— Я не врач, — виновато сказал Миша, понимая, что он несколько обижает доктора своим недоверием.

— А я, увы, врач, — строго сказал доктор, преподав Мише урок скромности.

Весь день к Федору Федоровичу приходили в палату знакомые по санаторию, больше пенсионеры или соседи по столу, давали советы. Федор Федорович бодрился, отвечал, что здоровье у него замечательное, пульс и давление, как у молодого, только слабость.

Заснул Федор Федорович поздно ночью, и в какой-то момент привиделось ему нечто странное, будто он и есть фикус.

Он застонал. Миша, оказывается, уже стоял рядом, тревожно глядел на него.

— Сон тяжелый, — признался Федор Федорович. — Опять фикус.

— А вы думайте о другом. Вы же видели, что фикус здоров.

— Видеть-то видел, а волнуюсь. Если бы еще съездить…

— Куда вам, — возмутился Миша.

Он лег на свою кровать, повернулся к стенке. «И ведь не убедишь, не уговоришь человека, — думал Миша, — придется через пару дней самому съездить…»

Солнце с утра было жаркое, тяжелое. В городе после взморья казалось совершенно невыносимо. В переполненном раскаленном трамвае стояла тягостная духота. Слава богу, дом Федора Федоровича близко, минут пятнадцать езды. Миша вошел в парадную и впервые облегченно вздохнул: здесь было прохладно, хотя и пахло краской. Шел ремонт. Ступени покрывал слой мела.

Миша взбежал на второй этаж и в нерешительности позвонил.

Глазастая девушка в спортивном костюме возникла перед ним — он сразу понял: Катя. Брюки и рукава у Кати были закатаны, синяя трикотажная кофта плотно облегала грудь, и Миша на недолгую минуту слегка оробел, забылся, молча глядел на девушку.

— Вы из бюро добрых услуг? — спросила Катя, откидывая мокрую прядь со лба, но волосы тут же упали ей на глаза. Тогда Катя вытянула губы и подула, отчего волосы слегка взлетели.

— Нет, я от Федора Федоровича.

Она тут же заулыбалась, о чем-то вспомнила.

— Ага, вы за очками. Я так и знала, что он за ними пришлет. — Она бросила к Мишиным ногам тряпку и побежала по коридору. — Только вот не помню, куда же я их спрятала, разве во время ремонта найдешь.

Миша постоял в дверях, подумал: «Очки так очки, мне лишь бы на фикус взглянуть» — и вошел.

Чистая, выбеленная и оклеенная новыми обоями комната была загромождена мебелью. Перевернутые и поставленные друг на друга стулья, целый частокол ножек встретил Мишу. Дальше стояли шкаф, сервант, горка, железная кровать, а за всем этим в углу виднелась высокая кривая ветвистая палка. «Фикус! — с ужасом понял Миша. — Что же сказать Федору Федоровичу?»

Он шагнул к окну. В щелочку между шкафом и горкой разглядел он большую залитую мелом кадку. Обрывки обоев и куски штукатурки покрывали землю, и среди всего этого сора Миша увидел листья, такие же белые, заляпанные мелом, они валялись и в кадке, и рядом с ней. Несколько штук безжизненно висело на кривых ветвях.

Вошла Катя, услышала вздох за шкафом, заглянула туда.

— Вы наш баобаб смотрите? — засмеялась она. — Дедушкина реликвия. Погиб на боевом посту.

Она протягивала Мише футляр с очками.

— Как погиб? — переспросил Миша. — Что же теперь делать?

— Погиб и погиб, — отмахнулась Катя. — Он у меня вот где сидел, — она чикнула ладонью по горлу. — Да сами посудите, приходят ребята, удивляются, зачем мы это чудище держим…

Она спросила:

— Может, вынесем?

— Нет, нет, — испугался Миша. — Пока этого не делайте, прошу вас. Федор Федорович будет расстроен, фикус — дорогая ему вещь, он все время о нем думает.

— Бред какой-то, вот что…

— Может, и бред, — уклонился Миша, — но если человеку кажется…

— Мне тоже многое кажется, — сказала Катя. — Только нужно обо всех думать. Зачем давать людям повод смеяться? Вам бы это приятно было?

— Ерунда! — сказал Миша. — У нас в Академии художеств тоже фикус есть.

Он специально подчеркнул слово «академия», надеясь хоть этим убедить Катю.

— Вы художник?

— Искусствовед, — сдержанно сказал Миша.

— Ах искусствовед! Тогда вот что, товарищ искусствовед, давайте не будем о фикусе, поглядите, хорошо ли я выбрала обои.

— Хорошо, — оглядываясь, подтвердил Миша.

Он положил в карман очки Федора Федоровича, снова взглянул на фикус.

— Не выбрасывайте фикус, Катя, — попросил он. — А вдруг еще оживет?

Она взглянула на него холодно, что-то хотела сказать, но передумала. Вытерла ладонь о колено, протянула руку.

— Оставайтесь обедать, — предложила она. — У меня щи сегодня.

— Нет, я пойду, — сказал Миша. — Что передать дедушке?

— Очки и передайте, — засмеялась Катя.

Она вышла на лестницу, довольная, что так здорово ответила, и помахала рукой.

«Неуклюжий какой-то, — думала она, глядя, как Миша толкает входную дверь, не может ее открыть. — Несовременный».

Вошла в квартиру, собрала с пола опавшие листья, выгребла из кадки обои и мусор — ведро опять набралось верхом, — побежала на улицу.

Она мчалась к помойке, крепенькая, невысокая, с закатанными до колен брюками, тугая ее кожа отливала на солнце маслянистым загаром.

Два парня увидели ее издалека, взялись за руки, пересекли путь.

Катя кинулась на них со смехом, разорвала цепь, пролетела дальше.

— А девушка ничего, — бросил один. — С полным ведром — это, говорят, к счастью.

— К моему счастью или к вашему?

— Вы и без того счастливая, — сказал парень, — если на помойку райские листья несете.

— Если бы райские, — засмеялась Катя. — Это от фикуса.

— Не может быть! — ахнул парень. — Фикусы вымерли вместе с мамонтами.

— Точно, — кивнула Катя. — Наш фикус последний.

Она передала ведро парню, и, пока тот стучал им по металлическому баку, переговаривалась с его товарищем, и все смеялась, смеялась…

До вокзала Миша дошел пешком, раздумывая о странном совпадении. Лучше ничего не говорить Федору Федоровичу, сделать вид, что дома полный порядок.

Он сел в электричку. Окна были открыты, легкий ветерок приятно пробегал по вагону. Море уже несколько раз внезапно появлялось из-за леса, оно будто бы дремало от этого жаркого, изнурительного дня.

Приближался вечер. Солнце садилось в воду. И каждый раз, когда электричка выскакивала на открытую прибрежную полосу, Мише казалось, что солнце будто бы тает, уменьшается и бледнеет, пока оно и действительно не превратилось на горизонте в узкую багровую полосу.

Перед входом в санаторий стояла «скорая помощь». Миша заметил машину издалека, побежал.

Вокруг бродили отдыхающие, ждали, кого вынесут, в однообразной санаторной жизни и такое событие было интересным.

«Лишь бы не совсем худо», — думал Миша.

Он почувствовал, что очень устал, — город в эти дни был как огромный противень, и единственно, чего бы ему хотелось теперь, — выкупаться.