Семен Ласкин - На линии доктор Кулябкин [Сборник]

В телевизоре пели девушки, открывали рты, покачивались. Никита Данилович потянулся по привычке к регулятору, но передумал.

— Разве делитесь вы с родителями? — осторожно начала Дуся свою главную мысль. — Вот Галина, я с ей разговаривала, пораньше просила быть, а дня приезда не знаю.

— С нами они не считаются, — кивнул Никита Данилович.

Дуся помешала в стакане ложечкой, откусила пирог.

— Где мак-то взяла?

— На рынке. По рублю стакан.

— Ишь, живодеры! Я со сладким столом теперь спокойна. Все вроде взяла: и конфеты, и фрукты, и разное…

— А мороженое? — спросила Соня. — Знаете, тетя Дусечка, как Юра мороженое любит? — Она засмеялась. — Я как-то ему четыре трубочки проиграла, так он не сходя с места слопал.

— Мороженое нужно взять, — согласилась Дуся.

— Мы вам термос дадим, туда много входит.

Побежала на кухню. Серафима Борисовна прислушалась.

— Ищет, да не там. В другом месте лежит. — Поднялась неохотно.

Никита Данилович дождался, когда жена прикроет дверь, придвинулся к Дусе как заговорщик.

— Видишь! Все про Юру думает. И сколько лет! Я вот что тебе хотел сказать… Поговори с ним? Он нам как сын, Дуся, знаешь. Ну чего ему нужно, чего? Сонька — такой друг, лучше не сыщешь. И девочку любит. Пусть он присмотрится к ней, приглядится. Объясни, какой преданный человек… А Ксюшу Соня хоть сейчас заберет, только обрадуется. Зачем ребенку со стариками жить, что она у них видит? Соня ее бы и в кукольный, и в цирк, и на английский язык — не представляешь, как она до всего этого!

— Да я бы рада, Никитушка, только разве в нас дело?

— В нас, Дуся, в нас, от нас много зависит. Они, как ни странно, к нам прислушиваются. Это кажется только, что безразлично им…

— Господи! — вздохнула Дуся. — Если бы я выбирала, другого счастья и не надо бы. А Галина, разве ей хорошо?

— Знаю, знаю, — кивнул Никита Данилович.

— Что знаешь? — Дуся вздрогнула, приблизилась резко к нему. — Что?

Распахнулась дверь, вошла с термосом Соня. Дуся склонилась над чашкой, поднесла к губам, но пить не смогла. «Чего хотел сказать? Звонила? Неужели договаривались?»

— О чем вы шепчетесь?! — прикрикнула Соня. — Рассказывайте! Мама?! — позвала она. — А папа за тетей Дусей ухаживает! Погляди, как притихли!

— На здоровье! — весело ответила Серафима Борисовна.

— Перестань, Соня, — поморщился Никита Данилович. — Тебе не идет, не девочка. Проводишь Дусю — скользко…

Дуся поднялась торопливо, но Никита Данилович заставил ее сесть.

— Куда? Это я Соне сказал. Ты что-то про Галину хотела?

— Устает здорово, по две смены работает.

— Нам, одиноким, уставать нужно, тетя Дусечка, иначе чем еще заполнять себя?

— Ну, ну, — возразил Никита Данилович. — Тебе-то на что жаловаться? И музыка, и театр… Юра приедет, вам будет о чем поговорить, так, Дуся?

— Он всегда про Соню спрашивает.

— Правда?

Дуся замешкалась, а нужно было ответить. Соня махнула рукой.

— Я, пожалуй, к вам не вернусь, — сказала она матери. — Провожу тетю Дусю, а сама дома переночую. Давно на квартире у себя не была. — Она торопливо собирала вещи. Металась по комнате, тормошила мать: — Яичек заверни. Пирога с маком. Хлеба и сахара, утром перекусить ничего нет.

…На асфальт выпал легкий снежок, припорошил тонким слоем, шаги почти не слышны. Дусина улица тупиковая, правее — широкий проспект, здесь же темно и тихо. Свет только от нескольких окон.

Шли молча — не знали, с чего начать разговор. Дуся все о Галине думала — спросить, не звонила ли, предостеречь от губительной помощи; Соня хотела про Юру узнать. С той поры, как умерла Ирина, Юрина жена и их одноклассница, Соня стала мечтать о нем, наверное, так же, как в школе. Бывало, придет Дуся к родителям, поговорит о своих, посетует:

— Какая жизнь у мужчины! Живет неухоженный, необласканный, не согретый женщиной. До сорока лет ничего себе не построил.

Соня слушает напряженно. Если бы могла, чего бы для него не сделала! И почему так — у одних старое легко забывается, а вот она, Соня, с восьмого класса только о Юре и думает. Бывали годы, конечно, что меньше страдала, но чтобы совсем ушло — нет, такого не было. Задумается, прислушается к себе — тоска не очень далеко прячется, нетрудно достать. Полюбить бы другого, вышибить клин клином, да, видно, родилась такой — никто больше не нравился.

А ведь что-то было у них, намечалось. Вместе сидели за партой, дружили, а потом в один день все будто оборвалось. Директор привел на урок Ирку Кошечкину, и что-то кольнуло Соню.

Юра повернулся к двери и уже смотрел на новенькую, а не на директора.

Как сразу почувствовала Соня перемену в нем! Ночами плакала. А так как с восьмого класса вела дневник, то записывала туда все события, все, что пережила и передумала. Каждый день начинался в тетрадке пометками: что Ю. сказал И., как на И. поглядел, что для И. сделал.

Если бы не было у Сони любви к записям, то многое бы забылось, но она все фиксировала с подробностями, а горе от этого только росло и росло.

Ю. каждый день стоял в коридоре с И., смеялся, не замечал Соню.

И. была то красавицей, то всего лишь хорошенькой, то кривлякой, то дурой — это зависело от настроения.

Возникали прогнозы, И., мол, покрутит да бросит, нужен ей такой, а тогда Соня не сможет его простить.

Дневник все замечал. Как было бы хорошо, если бы И. не переехала к ним, жила бы во Владивостоке! Но в эти годы многих военных демобилизовывали, разрешали возвращаться в свой город, то есть туда, откуда они были призваны в армию.

Не один Юрка от И. с ума спятил. Как только И. явилась — стройненькая, точеная, в физкультурном костюме даже девчонкам от нее глаз не оторвать, — мальчишки засуетились, забегали, стали творить глупости, ездили верхом друг на друге, прыгали через головы, каждый норовил себя показать, старался привлечь ее внимание.

Юрка другим взял: он был великий школьный артист. Соня и сейчас будто слышала его голос, как он читал «Облако в штанах» — мороз пробегал по коже, обмирало сердце, страшно и сладко становилось.

…Сразу после десятого Юрка чуть не женился на Ирине. Они бы поженились, но родители, как говорится, легли костьми. Александр Степанович, как бывший военный, понадеялся сразу на военкомат: заберут артиста — такое бывало уже с другими, — и пройдет любовь, оба и не вспомнят через три года о своих терзаниях.

В армию Юрку действительно взяли, но домой он вернулся еще более решительным и, конечно же, более взрослым.

Кошечкины новое препятствие выдумали: пусть в институт поступит. Жениться собрался, а чем семью кормить?

Юрка и на это пошел. Через месяц приняли его в театральный: оказалось — талант!

Правда, Александра Степановича институт не устраивал; он такой специальности — режиссер — просто не знал; блажь, считал, а не работа, но тут уже нельзя было ничего поделать — Юрка оказался сильнее майора.