Ильгиз Кашафутдинов - Последний снег

— Дядя Кузьма, — наконец обрела голос Аня. — Мне поскорее б домой, к Саше Сазонову. Ничего о нем не знаете?

— Слыхал, что тяжел…

— Вы скоро назад-то?

— Пятнадцатый по очереди.

— Ой!

— Нет, если надо тебе, я погоню так… Покричат ребята, остынут.

— Надо, — сказала Аня.

Кузьма пошел к машине.

— Как вырядилась-то, — сказал он уже из кабины. — За начальство принять можно.

Поплевав на ладони, взялся за руль, и тут же, едва он завел мотор, по всему косогору с травы приподнялись, видимо, дремавшие шоферы, подали голоса. И долго, покуда грузовик Кузьмы катил по обочине, чуть не задевая бортом остальные машины, отводили душу шоферы, словно соревновались — кто похлеще отматерится.

Кузьма вернулся порожняком, посадил Аню в кабину.

— Ну что — уши не заложило? — хмурясь, как если бы сам провинился, спросил он. — Ну, их понять можно. День и ночь туда-сюда.

Проехав с километр, свернули на большак — на дорогу, по которой ходит грачевский автобус.

— Ты на меня не обижайся, Анюта, — сказал Кузьма. — Заходи почаще.

— А я и не обижаюсь, — откликнулась Аня. — Два раза была у вас.

— Мне Клава говорила. Ты это самое… подарок-то возьми, не обижай нас.

Аня промолчала. Вспомнила, как три месяца назад Кузьма, угрюмый, взъерошенный, наговорил глупостей. У Клавы, его жены, начались роды — на два месяца раньше времени. Аня, узнавшая об этом, побежала с тяжелой сумкой через все село, примчалась и увидала: стоит напротив избы грузовик Кузьмы. Аня мельком подумала, что Кузьма мог бы по такому случаю приехать за ней, а он встретил ее в сенях, направив на нее красные, сузившиеся в злобе глаза.

Аня знала, что Кузьма, женившийся на Клаве три года назад, через год после свадьбы стал придираться к ней: почему нет ребенка? Разжигал его и слушок, ходивший по деревне: баба яловая попалась. И когда он, подвыпив, лез к Клаве с кулаками — та прибегала к Ане, раза два оставалась в медпункте ночевать. Но вот однажды пришла она, совсем измученная, тихим изнуренным голосом сказала, что вроде бы затяжелела. Аня подтвердила: да, беременна.

До сих пор Аня помнит, как Клава стиснула ей шею руками, называется, обняла. Душит от радости, не помня себя. Потом она, терпеливо сносившая пересуды, упреки мужа, сделалась нервной и капризной. Как могла, успокаивала ее Аня, следила за ней, и все-таки прошлое сказалось: Клава родила семимесячного.

И Кузьма, потерявший уже всякую веру, видимо, засомневался: не кроется ли во всем этом подвох? Вот он и наговорил всякой всячины там, в сенях, но Ане запомнились слова, которые тогда разозлили ее, а сейчас рассмешили: «Ты ее, падлу, будешь выгораживать. Я же два месяца на курсах был, значит, не мой он…»

«Дурак, — сказала ему Аня. — Меньше надо было дергать Клаву. Семимесячного она родила, раньше срока…»

— По неграмотности вышло, Анюта, — проговорил Кузьма, заметив улыбку Ани. — Виноват. Сначала я на него, на Егорку, глядеть боялся. Как говорят, червь сомнения грыз. Потом смотрю: глазенки мои, нос мой — картошкой… Я думал, думал, чем бы тебе отплатить…

— Бросьте вы, дядя Кузьма, — сказала Аня. — Я за это зарплату получаю.

— Скажет же… — Кузьма от неожиданности даже руки с руля снял, похлопал по коленям. — На твою зарплату мой кот не проживет. Так что не ломайся, забирай отрез. Знаешь, как он мне достался. Я в город ездил, к самому директору ателье. Знакомый он мне. Спрашиваю: какой самый лучший материал? Он мне сразу: крип…

— Кримплен, — подсказала Аня.

— Вот, вот. Он говорит: возьми на брючный костюм. А я ему: девушке, мол, надо. А он мне: как раз девушки носят сейчас брючный костюм. И цвет, говорит, модный — спелая рожь. У меня аж голова кругом пошла от этой науки!..

Аня слушала его рассказ, потом голос Кузьмы стал пропадать. Езда укачивала Аню, по всему телу расплывалась истома. С трудом поднимая затяжелевшие веки, Аня на мгновенье схватывала нестерпимо яркий свет, падающий на ветровое стекло, но вновь погружалась в горячую, давящую тьму. Где-то в уголке сознания блуждала, слабо промелькивала мысль: ждет Саша, ждет Федор, все ждут…

Федор тоже ехал.

С того места, где его высадили, он сначала шел пешком, время от времени оборачиваясь на шум машины, «голосовал», но каждый раз напрасно — автомобили проносились мимо него, как мимо столба.

Подобрал Федора армейский вездеход.

Сейчас Федор из высокой просторной кабины снова и снова обводил взглядом совсем отогревшиеся, стушеванные белесоватой дымкой бугры, светлые лоскутные поля, далекий лес, в котором каждая видная снаружи вырубка похожа на щербинку.

Он заметил, что шофер — молодой солдат в лихо надвинутой на брови пилотке — старается не смотреть на него, но, не выдержав, смотрит, как бы интересуясь, почему Федору не сидится спокойно.

— По земле соскучился… — пояснил наконец Федор. — По полгода в море. Тебе много еще служить?

— Только присягу принял.

— А я, брат, четыре годика отслужил. На подводной лодке. На атомной.

— Говорят, там лысеют.

— Везде лысеют.

Увидел впереди поворотный знак: «Грачевка 3,5 км». От него круто шла на подъем, к березняку, грунтовая дорога.

— Мне прямо… — сказал солдат.

— Ты меня довези, — проговорил Федор. — Понимаешь, там парень лежит, ему восемнадцать лет. Вот в этой дамской сумочке я ему, может быть, жизнь везу.

Солдат удивленно взглянул на него, уже вращая руль, сворачивая на проселок, сказал:

— Нам запрещают возить гражданских.

— А я, между прочим, лейтенант, — успокоил его Федор. — Лейтенант запаса.

За березняком широко распахнулись окаймленные лесами поля. В самой середине простора, в низине, курчавились вербы, стоящие вперемежку с избами.

Федор догадался: это Грачевка…

Деревня как деревня. Вот блеснул зеленоватый, зацветший пруд, за ним открылась безлюдная улица, притихшие, будто сморенные сном, дома. Яблоневые сады. А вот старушка, можно подумать, единственная живая душа, на вопрос Федора отвечает певучим древним голосом:

— Энтая вон изба, дым над трубой…

Федор, помахав солдату на прощанье, толкнул калитку. На крыльцо вышла женщина, настороженно сощурилась на Федора. Вдруг вздрогнула, сцепила руки на груди, и Федор понял: заметила сумочку Ани.

— С Аней все в порядке, — торопливо сказал Федор. — Здравствуйте. Вы, наверно, Анастасия Васильевна…

— Она, она, — кивнула Настасья. — Сумочку-то я вижу, а сама Анютка где?

— Все в порядке, — повторил Федор. — Следом едет.

— Господи… — вздохнула Настасья. — Всю ночь перед глазами стояла девка-то. А я реву, думаю, дура, зачем ее отпустила на ночь глядя? Неизвестно куда…

— Молодец она, достала, — сказал Федор. — Как Саша?

— Живой. Вроде знобит его. Я печку затопила… Идемте в избу-то.