Ильгиз Кашафутдинов - Последний снег

Постепенно он приспособился ехать, находя в этих мгновенных, опережающих толчки приседаниях какое-то странное удовольствие. Он даже не замечал, что начинает раздражать очкастого, который то и дело вскидывал голову, пытаясь поймать взгляд Федора. Окончательно усвоив движения, оберегающие сумочку, Федор наконец смог посмотреть в окно.

Свет солнца сделался золотым, в нем не чувствовалось зноя, гасящего краски. Земля, дышащая благодатной сытостью, не скупилась на запахи, шедшие так густо, что их слышно было в автобусе.

Вдруг за спиной возникла возня. Федор потерял равновесие, взмахнул рукой, в которой была сумочка, взмахнул и похолодел, хватаясь другой рукой за плечо очкастого.

— Потише! — процедил мужчина.

— Толкаются… — оправдываясь, сказал Федор и перевел дыхание. Сумочкой, слава богу, он ничего твердого не задел.

— Оплачивайте за проезд, граждане!..

Услыхав голос кондукторши, Федор торопливо, боясь снова качнуться вперед, похлопал себя по карманам белых джинсов, хотя знал: денег в эти карманы он никогда не кладет. Брюки в обтяжку, из них трудно доставать.

— А сколько надо? — спросил он, миролюбиво взглянув на очкастого.

— Если до конца — полтину, — неохотно ответил тот.

Кондукторша уже трясла Федора за плечо. Федор приготовился к худшему и все-таки попробовал улыбнуться, когда кондукторша, краснея от натуги, повторила:

— Билет, говорю, бери. Оглох, что ли?

— Подождите, поищу… — сказал Федор. — Я куртку девушке отдал, а ехать не думал…

— Ищи, ищи, — с подозрительной усмешкой проговорила кондукторша. — Знаю я таких. Деньги на машину копят, бесплатно ездют.

Одна надежда оставалась у Федора: сумочка Ани. Переборов неловкость, он с трудом нащупал замочек, раскрыл сумочку. Словно совершая преступление, он стал перебирать содержимое, добрался до дна и обрадовался: блеснула мелочь. Он выскреб монеты, чувствуя, что кондукторша не спускает с него глаз, стал считать: набралось тридцать две копейки.

— Тридцать две всего, — растерянно сказал он. — А мне до конца.

— Ничего, сойдешь там, докуда платишь… У лесхоза.

— Да вы понимаете…

— Нечего без денег садиться, — отрезала кондукторша. — Да еще с чужой сумкой.

— Человек вот может подтвердить — куртку я девушке оставил, — усмиряя срывающийся голос, проговорил Федор, кивнул на мужчину в очках.

Мужчина смотрел прямо перед собой. Да и кондукторше, уверенной в своем всевластии, напоминание о свидетеле только разожгло самолюбие. И Федор быстро, чтобы опередить ее, готовую еще раз унизить его, сказал:

— Когда вернусь назад, я вам червонец занесу, вы только скажите — куда. Я повторяю: куртку оставил, а денег в ней три с лишним сотни.

— Нет, вы поглядите на него! — вытаращила она глаза. — Мильонер отыскался! Издеваться вздумал… Костя! — Крикнула она, распаляя себя. — Костя, останови машину!

— Ну я за него заплачу, что вы базарите, — вмешался кто-то сзади. — Ехать же надо.

— Нет уж, если на то пошло, — кондукторша задыхалась от злости. — Ни стыда, ни совести у человека…

Автобус остановился. Стало до жути тихо.

— Выходи! — сказала кондукторша.

— Не выйду! — Федора тоже затрясло.

— Будем стоять, пока не выйдешь…

— Вообще-то вы — странный человек, — вдруг ясным, красивым голосом проговорил очкастый. — Очень странный.

Федор посмотрел на лес, остановил взгляд на темной и острой, как наконечник копья, верхушке высокой ели, и почему-то захотелось ему увидеть, какое небо именно над этой елью, небо, скрытое от глаз глухой крышей автобуса.

— Дайте пройти, — тихо попросил он.

Сказал, чтобы услышать и помнить себя. Где уж тут расступиться людям, — Федор, не глядя ни на кого, протискивался к выходу. Спрыгнул на щебень, сошел в кювет, в пыльную траву. И повел взглядом по высокой ели снизу вверх, до самой вершины, пока в глазах не засосало от чистой, пугающей беспредельности неба.

Аня сразу, как только автобус скрылся за поворотом, кинулась искать машину. Ей посоветовали идти к столовой — там обычно полно машин. По пути туда Аню окликнули. Возле закрытого киоска сидела бабка Груня, грачевская. С весны до глубокой осени бабка Груня, еще проворная и бойкая, торговала цветами — в этот раз гладиолусами.

— Это кого же ты раздела, Нютка? — нараспев спросила она. — Или поменялась с кем? Ты же в плаще своем новом уезжала, я из окна видела.

Аня пропустила мимо ушей едва уловимую старухину издевку — может, и в самом деле смешна она, Аня, в этой длинной, до колен, тужурке с обвисшими плечами.

— Здравствуйте, баба Груня, — слабо поздоровалась она.

Надо же, она только сейчас, когда ей напомнили о плаще, догадалась: оставила его в машине Николая Семеновича. Однако недолго держалась на душе тоска по новому, белому плащу. Даже легко стало на душе. Когда Аня говорила Евстигнеичу и Федору, во сколько ей обошлось лекарство, она почувствовала смятение: обобрала человека, почти задарма получила драгоценные коробки. А плащ она всего два раза надевала, стоил он шестьдесят два рубля, и его можно сдать в комиссионку. К семидесяти прибавить стоимость плаща — получается сто тридцать два.

— Я его продала, он мне не нравится, баба Груня, — сказала Аня. — А это я так, для смеха, надела. Знакомого встретила.

— Моряка знакомого повстречала, значит, — хитровато сощурилась бабка Груня.

Благостным тихим весельем веяло от старухи, от ее цветов, которые, выпроставшись из глубокой корзины, все еще тянулись к солнцу.

— Как вы приехали, баба Груня? — спросила Аня.

— На машине, на чем еще, — сказала та. — На елеватор хлеб наши возят, вот я с ними и езжу.

— Ой, а я совсем забыла. Не знаете, как там Саша Сазонов.

— Не слыхала, Нютка.

— Если мне на элеватор идти, застану я там машину?

— Не застанешь, так с полчасика подождешь. Фрол, Кузьма, Никита — их трое, которые хлеб-то возят.

— Вот спасибо, подсказали.

— Цветы вот не берут, — пожаловалась бабка Груня, — Изжарюсь я тут…

Аня обогнула вокзальное хозяйство, вышла на пути — вдали, прозрачно синея в мареве, высился элеватор.

Аня зашагала по шпалам, оступившись, чуть не вывихнула лодыжку. Не дожидаясь, когда утихнет боль, она снова побежала вприпрыжку. Теперь, оставшись одна на безлюдном пустыре, Аня поддалась тревоге.

Мимо, по другой колее, с долгим протяжным грохотом пронеслась электричка, обдала спину тугим пыльным вихрем.

Аня еще издали разглядела длинную вереницу автомашин, замерших в ожидании разгрузки, и вдруг ей стало обидно — зря бежала, напрасно тратила силы.

Но вдруг будто тяжелое бремя свалилось с нее — она увидела Кузьму Степичева, шофера. Он лежал на косогоре, греясь на солнце, а когда заметил Аню, сразу вскочил, постоял солдатиком, как бы ожидая приказания. Аня обрадовалась.