Ильгиз Кашафутдинов - Последний снег

Аня поглядывала то на поворот дороги, где должен показаться автобус, то на двор Сазонихи. Вид пустого двора, на котором не появлялись даже куры, все сильнее тревожил Аню. Как назло, опаздывал автобус. Кроме Ани, казалось, никто не торопился. Пассажиры, приехавшие на рыбалку и за грибами, спокойно возились со своими вещами.

Когда автобус подошел и развернулся, пассажиры разом зашевелились, повалили к дверям, оттеснив Аню. Аня поднялась последней — мест уже не было.

Езда постепенно успокаивала Аню — это лучше, чем стоять и ждать. Но потом снова стало одолевать беспокойство — можно не попасть на электричку, если будут катить так медленно, так часто останавливаться и сажать пассажиров. На объездах — дорога местами была перекрыта для ремонта — мотор завывал и задыхался, и Аню охватывал страх: вдруг автобус сломается.

Полегчало, когда автобус ходко побежал по широкой исправной бетонке, уставая лишь на подъемах.

Аня порылась в сумке, проверила, все ли на месте — деньги, паспорт, взятый на всякий случай. Открыла кошелек, потрогала зеленую бумажку — пятьдесят рублей, которые она давно отложила себе на новое платье. Долго разглядывала листок с номером телефона, с загадочной, как пароль, записью: «от Зинаиды Павловны».

От цифр, от имени и отчества неизвестной женщины веяло тайной, как бы удваивавшей уверенность, что все сложится удачливо. Аня поймала себя на том, что она не первый раз подсознательно повторяет предстоящий телефонный разговор. Вот она набирает номер — на звонок отзываются.

«Добрый вечер! — говорит Аня и быстро, стараясь не волноваться, добавляет: — Вам звонит сестра одного больного… От Зинаиды Павловны».

Аня тихонько достала из сумочки завернутый в газету кусок хлеба, зажала в кулаке. Утром она съела сваренное вкрутую яйцо, запила холодным чаем, пообедать не успела, и сейчас неудержимо хотелось откусить хлеба. Но так, чтобы незаметно, — при людях неудобно.

— Вот закуска у девушки есть, — услышала она сзади голос.

Кровь прилила к лицу.

— Не жмись ты к ней, она еще молодая, — как бы подзадоривая того, кто разглядел в руке Ани хлеб, сказал другой. — Сыроежкой закусывай. Не хлебом единым…

— А девушке хлеба много не надо. Девушки — они как птички едят.

— Не приставай, говорят…

— А птички, как известно по науке, съедают втрое больше своего веса…

Все трое хихикнули. Бежал автобус, бежал по обеим сторонам навстречу высокий смешанный лес.

— Курносенькая, а мила…

— Она хлеб в город везет, жениха кормить.

— Фигуру бережет, верно…

Аня невольно улыбнулась, обернувшись, быстро обвела всех троих глазами — красные, возбужденные лица.

— Пейте много, но часто — сказала она и протянула хлеб.

Хлеб взяли и неожиданно затихли.

Аня протиснулась вперед, к стенке, отделявшей пассажиров от шофера. И весь остаток дороги она думала только об электричке — успеть бы, вторая пойдет через полтора часа, и неудобно будет в позднее время тревожить людей.

Аня успела на электричку — та прибыла на станцию с пятиминутной задержкой. Аня опять ехала стоя, потому что народу в вагоне было много, и не все поместились даже в проходе, заполнили тамбур. Хотя ехать-то всего два часа.

Дорога была знакома Ане. Как и прежде, мелькали в окнах молодые темные ели, сплошь красные кусты бузины, белые стволы берез; все так же черны были выжженные огнем и солнцем откосы, на которых можно разглядеть выведенные известкой надписи: «Счастливого пути!» Все так же раздольно открывались луговые дали, леса, деревни.

После окончания медучилища Аня раза три ездила в город. Сначала за вещами, затем за военным билетом в военкомат, где к ней обращались непривычно: «Товарищ сержант». Да, Аня стала сержантом медицинской службы.

Последний раз в городе она была весной. Поехала, получив письмо от подруги, — вместе учились. Пригласила на свадьбу. Подруга всего год выдержала в деревне, куда попала по распределению. Из другого конца области ездила на танцульки в город, пока не нашла себе подходящего жениха. Сейчас работает билетершей в кинотеатре. Она рассказывала Ане, что почти половина их выпуска — двадцать с лишним фельдшериц — живет в городе; устроились кто куда, по специальности места не сыщешь. Зато в городе…

День иссякал. Солнце, совсем уже низкое, прыгало и дробилось за редколесьем, а временами, выскакивая в простор, било лучами прямо в вагонное окно.

Выйдя из вагона, она сразу почувствовала, что отвыкла от города, от его многолюдья и шума; сама не зная зачем, она стала озираться, будто девочка, потерявшая мать; при виде телефонной будки, лепившейся к высокому зданию вокзала, волнение усилилось. Еще раз повторив слова, которые ей предстояло сказать, как только на том конце провода снимут трубку, Аня подошла к будке.

В дверном стекле отражалась заря. Там же Аня увидала свою стушеванную сумерками фигуру. Она еще постояла, поправляя волосы, приготавливая себя к телефонному разговору. Потом вынула из сумки листок, нашла двухкопеечную монету. Вошла в будку и медленно, остановив дыхание, набрала номер. В Ане все затаилось. Аня отогнала пришедшую прежде времени досаду, принялась считать гудки, но скоро сбилась и повесила трубку. Она повторно набрала номер и еще послушала гудки, которые в этот раз показались ей глухими, усталыми, будто пробивались из-под земли.

Сбоку надвинулась тень, кто-то заглянул в будку. Аня вышла. Отойдя в сторонку, слушала, как вошедший в будку мужчина разговаривал, и опять в ней появилась уверенность в том, что и она дозвонится. Надо просто подождать, побродить по площади, по скверу.

Она прошлась мимо вокзала, купила мороженое, в сквере, под старыми липами, ей стало легче. Глядя на улицу, вдоль которой тянулись два ряда фонарей, на кативший вниз, к центру, троллейбус, Аня даже улыбнулась. Оказывается, и от мороженого она отвыкла, зато сейчас… сладкий холодок его разбередил воспоминания о годах, прожитых в этом городе.

После восьмилетки она приехала сюда поступать в медицинское училище. Сохранилась фотография того года, когда она, сдав экзамены, решила послать свой портрет в детдом, куда попала семилетней девчонкой. Иногда Аня доставала эту фотографию, подолгу смотрела на нее, удивленно задумывалась — до чего сильно может измениться человек за несколько лет. Смотрела и не узнавала себя в той слабой, испуганно глядевшей со снимка девочке; казалось, живыми у девочки были одни лишь глаза, в которых поровну смешались недетская печаль и странная, упрямая надежда. Вся она, утомленная затянувшимся ожиданием чуда, словно бы спрашивает каждого: «Правда ли, что моих родителей нет на этом свете?» Хотя знала тогда Анюта: нет их и ждать бесполезно. Уже здесь, в городе, постепенно отставала от нее изнуряющая сиротская неуверенность.