Ильгиз Кашафутдинов - Последний снег

— По старинке можно…

И автомат, словно подгадав, начал играть медленно, а что именно он играл — Аня не знала. Тоскливо-заунывная, царапающая сердце музыка.

Николай Семенович мягко и нежно водил Аню. Раза два Аня встретилась с ним глазами — у него они были добрые, нерезкие, потерявшие прежнюю суровость.

— Нравится тебе здесь?

Он спросил, выговаривая слова одними губами, словно хотел привлечь к ним внимание — к этим четко очерченным, припухлым губам. Она кивнула. И сразу почувствовала, как он украдчиво стиснул ей плечо, придвинулся ближе. Аня податливо стерпела это движение, а потом забылась, но это было забытье, которое лишь обманывало мужчину. Аня уставилась на свои часы, они, поблескивая циферблатом на уровне груди Николая Семеновича, показывали половину десятого. «Час-полтора надо скоротать», — сказал Николай Семенович, и как раз столько времени они провели в ресторане. На мгновение она перенеслась в деревню, воображение ее будто повторило виденное днем: Саша силится сесть, радостно улыбается. Странная сила тянет его назад, и Саша падает, не сумев превозмочь ее…

— Полтора часа прошло, — сказала Аня, продолжая танцевать.

До нее только сейчас дошло, что она пропустила момент, когда в автомате менялась пластинка. Николай Семенович словно бы не расслышал Аню. Вдруг ей стало страшно. Особым девичьим чутьем Аня догадалась — пришла опасность.

— Николай Семенович, вы слышите? Полтора часа прошло…

Он с явным неудовольствием оторвался от нее, не спеша, раскачиваясь в танцевальном ритме, подвел к столу.

— Молодец! — похвалил он ее. — Трезва, как Мата Хари на званом вечере…

У стола он прижал ее локоть, посмотрел сверху вниз, почти празднуя победу: «Теперь ты не уйдешь от меня…»

— Молодец, — повторил он. — План таков. Ты остаешься и ждешь меня. Я мигом… — Он изобразил, как быстро крутит руль. — Мигом к нему… — повел глаза к потолку, будто увидел кого-то высокого и большого, таинственного. — В общем, жди, Анюта, молись…

Куда девалось его недавнее спокойствие?

Оставшись одна, Аня тревожно задумалась, зная ответ: сама виновата, она потакала ему, считая, что так нужно для дела, и чем все обернется — неизвестно. Неожиданно ей захотелось убежать. Она достала кошелек, раскрыв меню, стала считать, сколько ей придется заплатить за коньяк и еду. Потом отодвинулась от стола, осмотрелась. Отыскав уже знакомую официантку глазами, замерла: казалось, та смотрит на нее пристально, видит ее насквозь. И опять страх охватил ее. Она взяла со стола сигарету, принялась зажигать одну спичку за другой, пытаясь прикурить. Надо успокоиться. Все ерунда и блажь — никто не собирается обидеть и тронуть ее. Просто шалят нервы. Надо выдержать, добиться своего…

Аня вынула из кошелька деньги, разгладила, и так, чтобы сверху была видна зеленая пятидесятирублевая бумага, положила их на противоположный край стола. Небрежно поставила на них тяжелую пепельницу. Так-то лучше. Семьдесят рублей — не двести долга. Аня перевела дух. Ей оставалось одно — ждать, что будет дальше.

Время потекло медленно. Аня начала то и дело поглядывать на часы, даже приставила к уху — они старые, могут и остановиться. Но часы шли нормально. Постепенно Аней опять овладевала тревога, теперь ей казалось, что она была недостаточно обходительна с Николаем Семеновичем и ему надоело ее развлекать. В конце концов он не обязан угождать ей, обыкновенной девчонке, приехавшей из села, название которого никому ничего не говорит. Сама напросилась. Другой бы слушать не стал, повесил бы трубку — мало ли кому нужно дефицитное лекарство, всех не обеспечишь.

Да, таким поведением, такой дикостью можно кого хочешь отпугнуть, и вот она сидит одна, и никто не интересуется, что с ней — беда или радость. Может, он ее, как малого ребенка, утешить хотел, не держа в голове ничего дурного.

И когда Аня увидела Николая Семеновича, входящего в зал, она чуть даже подпрыгнула от облегчения. Она помахала ему рукой: все в порядке, она сидит и ждет. Николай Семенович уселся напротив, молча налил себе и Ане коньяку.

— Надо отметить, — сказал он. — Клюет…

Аня выпила — в этот раз до дна. Николай Семенович удивленно и одобрительно посмотрел на нее: оказывается, пить она умеет, а как долго ломалась!

Аню повело в одну сторону, в другую.

— Сейчас попросим, чтобы горячее принесли, — рассмеялся Николай Семенович.

Он заметил деньги под пепельницей, покачал головой — как нехорошо! — и не тронул их.

— Вроде все на мази, — проговорил он. — Заехать еще надо к одному.

— Остальное я завтра, может, успею привезти, — сказала Аня, думая о деньгах. — Я вам паспорт оставлю…

— Этого деньгами не возьмешь, — приуныл Николай Семенович. — У этого слезу надо вышибить. Любовь к ближнему — вся надежда на нее. Он должен почувствовать, что сердце мое обливается кровью…

Он был озабочен и серьезен, за его словами угадывалась недосказанная сложность, с какой он столкнулся, желая выручить Аню. Аня подалась вперед, борясь с искушением наговорить ему много-много благодарностей, но подошла официантка — принесла цыплята-табака.

Они сидели до тех пор, пока в ресторане не стали гасить свет — сначала в углу, где стоял уже замолкший музыкальный автомат, потом все ближе к ним. Они встали из-за стола, вышли в вестибюль, и тут Аня вспомнила про деньги — до них Николай Семенович так и не дотронулся. Видимо, забыл. Аня оглянулась назад, посмотрела через стеклянную дверь на стол. Николай Семенович догадался, легонько присвистнул, велел подождать и ушел в зал.

Аня вышла на улицу. Было темно. Дома — их можно было различить по огням — отчужденно стояли в отдалении. Кто-то кричал на пустыре, звал товарища, но тот не отзывался, и крик, постепенно ослабевая, повторялся, нагонял тоску.

Появился Николай Семенович, повел Аню к машине.

— Решила все-таки поехать? — спросил он, поглаживая руль. — Не передумала?

— Я обещала, — сказала Аня.

Николай Семенович развернул машину — она мягко и плавно понеслась по дороге. Свет от фар покачивался впереди, и на него смотрела Аня, убаюканная ровным движением. После двух-трех поворотов, совсем укачавших ее, она разглядела выложенную из бетонных плит дорогу. Как бы пробуя ее, Николай Семенович наращивал скорость; полетели с гулом и дрожью, которые уже не щадили слух и тело, глушили в голове все мысли, кроме одной: опасно. Опасно даже просить того, кто за рулем, ехать потише. Словно за мглой, густившейся за пределами света, гналась машина, но тьма отступала так же быстро, как машина ехала.

Ощущение скорости подавило в Ане догадку, что они едут не туда, куда надо, но она отмахнулась: хватит этих страхов.

Замелькали деревья. Круто свернув с большака, машина въехала в лес. Как по узкому высокому коридору мчалась она, затем широко, пусто распахнулась впереди ночь. Мотор замолк, и слышно было, как под колесами шелестит трава.