Павел Кочурин - Преодоление

Всю дорогу расспрашивала его о Нине. У дяди, когда Николка собрался уходить, вздохнула, сказала, вроде как думая о своем, вслух:

— То, что ты женишься, Коля, молодым, это и неплохо… Но вот видишь, время-то какое. Мы с Юлией одни остались. А вас всех, сыновей, разнесло, будто бурей шальной, в разные стороны… А вот Алешеньки и нет уже у меня… — и не сдержалась, припала на грудь к Николке…

Может, она пожалела в этот момент, что Алексей не женился до армии и теперь не будет от него внуков, — думал Николка много позже, вспоминая и встречу, и разговор с тетей Дашей.

Успокоившись, тетя Даша достала из саквояжа шкатулку, уже виденную Николаем. Раскрыла ее и показала завернутые в бархатный лоскут золотые отцовы часы, серьги и обручальное кольцо матери.

— Дядя Степан велел тебе, Коля, передать, — сказала, развертывая бархатный лоскут.

Николка медлил, не решаясь все это брать.

— Часы сам будешь носить, а кольцо и серьги Нине подари… — советовала тетя Даша. — Сережкам-то цены нет, брильянтовые. От матушки нашей и кольцо, и серьги Соне перешли. Младшая она у нас была, Соня-то, любимая.

Он хотел было вернуть бабушкины серьги тете Даше для Юлии.

— Как раз Юлечке подарок… — начал было он объяснять.

Но тетя Даша замахала руками:

— Что ты, что ты, сынок! Разве можно от покойницы отнимать, волю ее святую нарушать. Не моги и думать так.

Свадьбу справляли у родителей Нины. Они жили с дочерью в двух смежных комнатах в коммунальной квартире. Гостей было человек тридцать. Со стороны жениха, кроме тети Даши, были братья дяди Степана с семьями.

Возвратясь из загса, жених при гостях подарил Нине обручальное кольцо и серьги. Так советовала тетя Даша. Нине кольцо подошло, и она любовалась им. Ни у кого из женатых гостей не было обручальных колец. В ту пору не принято было носить кольца. Серьги Нина показывала всем, сожалея, что не может их вдеть в уши. Тут же пообещала Николаю:

— Вот проколю мочки, и приеду к тебе в войска в серьгах, удивлю все командирш-полковниц…

В разгар свадьбы, когда молодые нацеловались под «горько», были отодвинуты столы и начались танцы, — неожиданно в комнате появилась Юлия.

Стала в дверях, ища глазами своего братика Колюшу. Увидев его танцующего с невестой, бросилась сквозь тесный круг.

— Юленька! — вскрикнул Николай.

— Колюша, братик, поздравляю, — с полудетской простотой деревенской девчонки обхватила жениха за шею. — Ниночка, вас обоих поздравляю… счастья вам много-много…

На глазах от радости и волнения навернулись слезы… Она отвернулась, взяла оставленный было у двери маленький старинный саквояжик, вынула из него розы, завернутые во влажную холстинку.

— Это от меня и от учителя. Он у нас цветы разводит, розы и другие, — протянула розы Нине…

— Юлька, сумасшедшая, — подошла к дочери тетя Даша, — как же это ты додумалась?..

— Директор на денек всего и разрешил, — сказала она матери просто. — Завтра утречком и домой. Мне справку такую дали. По ней я и билет домой купила…

Свадебный пир кончился. Гости разошлись. А Николай с Юлией и Ниной гуляли всю ночь до утра по белому городу.

Потом пошли на вокзал, проводили Юлию.

Тетя Даша как ушла со свадьбы с братьями дяди Степана, так и не видела дочь. Будто та и не появлялась. Сама погостила еще день у новой родни и тоже уехала к себе в Озерковку. Уезжая и прощаясь с племянником, повторила опять со скрытой печалью:

— Скоропалитно, уж больно скоропалитно ты, Коленька, женился…

Николай смутился, покраснел слегка. И тетя Даша, поняв его смущение, тут же поправилась:

— Да нет, то я так, Коля, не о Нине твоей. Нина хорошая у тебя. И дай вам бог счастья. Сама я вот не знаю, что подчас на меня находит. Все о чем-то душа не перестает болеть…

На четвертый день после свадьбы лейтенант Костромичев отправлялся в часть. Провожали его только Нина и теща — Лидия Александровна. Нина просила и мать не ездить на вокзал, но Лидия Александровна посчитала это немыслимым: как это так не проводить зятя. С отцом Нины Николай простился дома. Тестю нездоровилось. Он был как-то незаметен в доме за спиной предприимчивой и энергичной жены. Товарищи Николая по училищу сразу же разъехались по частям. Своих подруг Нина на проводы не приглашала — не она уезжала.

На сердце у Костромичева было беспокойно. Будто что-то делалось не так, как надо было бы и как хотелось. Тетя Даша, чувствовал он, тоже, прощаясь с ним, была в каком-то смущении. Что-то недосказала ему, со слезами обняла. В Нине, что ли, была причина?.. Но ведь хвалила же. Однако он видел, хвалила сдержанно. Чтобы только его не расстраивать. Чувствовал, была и неуверенность. Что-то не очень, видно, нравилась тете Даше его суженая.

Когда пришли на вокзал и остановились возле своего вагона, он яснее ощутил какую-то досаду. Досада была оттого, что он не мог взять жену с собой… Это, пожалуй, и являлось основной причиной его беспокойства. Брать семьи в часть молодым командирам в училище не рекомендовали. А Нина, хотя и шутя, но упрекала, что он уезжает один. Несправедливый упрек его и задевал…

После затяжного ненастья и прохлады установилась теплая, желанная ленинградцам погода: солнечная и жаркая. На вокзале была толчея. Озабоченные люди будто уезжали из города навсегда и боялись, что не сядут в поезд. Возбужденное состояние вокзальной толпы вспомнилось Костромичеву много позже. А в ту минуту он не замечал посторонних… Видел только Нину и думал о том, что она обижена. А она сожаление свое, что остается одна, высказывала без огорчения, по привычке, как и другие делают в таких случаях. Но он все равно слова ее воспринимал с досадной болью. Нина это заметила и как бы поддразнивала нарочно, дурачилась. Вся сияющая и счастливая, неожиданно спросила:

— А мне можно без тебя поразвлечься?.. Ты ведь не хочешь брать меня с собой… — игриво склонила набок голову, заглядывая ему в глаза.

Мать подтолкнула ее локтем, тоже улыбаясь. А Нина сразу потянулась к нему, застыдилась своих слов, уткнулась в плечо. И он не обратил внимания на ее выходку. Но услышал голос Лидии Александровны:

— Она любит подурачиться, она у нас своевольная, я ведь говорила…

Он подумал о теще: «Зачем она это повторяет?» Но ничего не сказал, потому что не привык еще к ней и чувствовал себя стесненно.

Ему было двадцать один, Нине — восемнадцать. Он уезжал, начинал новую жизнь, а она опять оставалась дочкой у мамы и папы в обжитом, привычном уюте.

Утром поезд пришел в Москву. Костромичев с дерматиновым чемоданом направился в помещение вокзала. Подошел к двум лейтенантам-артиллеристам с такими же чемоданами. Догадался, что и они из Ленинграда. Спросил, как добраться до Белорусского. Оказалось, что и им туда же.