Павел Кочурин - Преодоление

Поехали в метро. А когда стали компостировать билеты, выяснилось, что и ехать им вместе до самого пункта назначения. А там, предположили, может, в одну часть попадут.

Поезд уходил поздно вечером, впереди был целый день. Костромичев в Москве оказался впервые, артиллеристы — бывали проездом. Поехали на Красную площадь посмотреть на Мавзолей, на Кремль. Потом на Сельскохозяйственную выставку.

Артиллеристы жалели, что не удалось побывать дома. А теперь вдаль от дома уезжают. Один из них был вологодский, другой — архангельский. Говорили, что из части отпустят, но в это мало верилось: обстановочка не та… И Костромичев сказал, что не был дома. Признаться, что женился и уезжал от молодой жены, постыдился.

На Сельскохозяйственной выставке зашли в ресторан. Огляделись, нет ли кого из военных, заказали две бутылки вина.

Вышли веселые, беззаботные… Походили еще по разным павильонам. Всюду было спокойно, тихо. Умиротворенно.

Усталые, вечером сели в поезд. Проснулись уже светлым ясным днем далеко от Москвы. Вышли, охваченные настроением дороги, на большой станции. Решили выпить пива или вина. Завтра будут на месте, и судьбы их определятся. А сейчас вольные, сами себе хозяева.

Насторожил разговор мужчин у ларька.

Война!..

Когда через сутки прибыли к месту предписания, дивизии, в которую они были направлены, не было на месте. Дежурный сказал, куда им следовать. Глянул на чемоданы и посоветовал отослать «вещички мамам».

— Почта принимает, — объяснил он. — А сами сходите на склад, пока интенданты на месте, получите по вещевому мешочку. С мешочками удобнее будет. Война. Привыкайте…

Лейтенанты были смущены. Даже озадачены. А дежурному, старшему лейтенанту, молодому штабисту, доставляло удовольствие показать свое превосходство.

Костромичев отослал свой чемодан в Ленинград, на имя Нины. Тут же написал ей и первое письмо, уже почти что с фронта.

Еще двое суток добирались до дивизии. Перескакивали с эшелона на эшелон. Все боялись к чему-то важному опоздать. От железнодорожной станции ехали на попутных машинах. После шли пешком.

Разошлись в разные стороны в небольшой деревне. Где-то, километрах в десяти от нее, находились позиции. За ними — казалось, в неведомой дали — и шла уже война…

Доносились то далекие, то близкие гулы. Но им, молодым лейтенантам, думающим по-своему о войне, все еще не верилось, что это — их война. И что она уже рядом.

Костромичева назначили командиром роты, которая занимала оборону на поле, справа от рокадной дороги.

Перед самыми окопами тянулась низинная луговина с мелким кустарником. За ней было болото, огибавшее поле. Окопы и упирались в это болото. Где-то за болотом слышался гул. Оттуда и предполагалось появление противника.

Вместе с замполитом Костромичев обошел оборону роты, вспомнил, как было у них на войсковых учениях в начале этого лета. Почти так же вот они, курсанты, несколько дней копали, размечали секторы обстрела, выставляли боевые охранения, дозоры, вели разведку. Маскировались. Больше всего боялись обнаружить себя. Потом перешли в наступление на «противника».

Там все старались делать по уставу. Здесь все шло по каким-то своим законам. Устав был как правила грамматики, о которых не думаешь, когда пишешь не за школьной партой.

Костромичев обратил внимание на командира второго отделения второго взвода. Он был постарше Костромичева, тоже из крестьян. Окоп в отделении отрыт в полный рост. Стрелковые ячейки, основные и запасные, выбраны со смыслом. Глубокие перекрытые щели. Две небольшие землянки в три наката. Тоже как укрытие. Все это вровень с землей. Двое бойцов дежурили у пулемета. Остальные копали. Словно бы этот командир со своим отделением собирался тут зиму зимовать.

Костромичев вызвал командиров взводов. Приказал соединить все окопы, и отделений и взводов, ходами сообщения. Чтобы была сплошная оборона роты. Отрыть щели-убежища и перекрыть их, как в этом отделении. И выделить по пять человек от взвода для рытья траншеи к лесу, который был в полкилометре правее поля…

Взводные еще не успели разойтись, как послышался гул. Наблюдатель крикнул тревожно: «Воздух!» Отделенный подал команду: «По самолету!» Из-за деревьев в низком полете вынырнуло черное страшилище с крестами на крыльях. Сами эти кресты казались зловещими, несли смерть. Пулемет тут же длинной очередью поймал самолет. Затакали винтовочные выстрелы… Кто-то заметил на хвосте самолета дымок, когда он резко отвернул в болото, в «свою» сторону…

— За все время первый, — сказал отделенный. — Разведчик. Теперь жди. Вдоль всей обороны по головам пролетел…

Один этот отделенный, выходило, во всей дивизии и знал, что надо было делать с самолетом и как оценить случившееся. Такая досадная мысль мелькнула у Костромичева. И он сказал отделенному почти что по-граждански, не по-военному:

— Спасибо. Молодец. Не растерялся… — И уже командирам взводов, молодым парням, как и он сам: — Так действовать надо… — «Вот оно как», — подумал про себя.

«Вот оно как» — было любимым выражением дяди Степана. И Костромичев почему-то сказал эти слова замполиту:

— Вот оно как действовать надо…

Стрельба по немецкому самолету вывела и Костромичева, и командиров взводов, и бойцов из состояния какого-то благодушия. Не появление самолета, а стрельба по нему. Все вдруг поняли, что война и нужно стрелять…

Но что-то эта стрельба и нарушила. Кого-то напугала…

Последовал вызов к комбату. «Кто разрешил стрелять?.. Демаскировка».

Костромичев растерялся было. Разрешения действительно никто не давал… Но тут же что-то в нем и взыграло. И он спросил находившегося у комбата штабиста полка или дивизии: «А кто запрещал… стрелять по противнику?.. Когда война!»

И пожалуй, сам только тут осознал, какая нелепость запрещать стрелять. Ведь настоящая же война. А они все еще не знают, надо или не надо на войне стрелять. Какие-то все очень мирные. Только в песнях готовы…

Минуту царило молчание в землянке комбата. И Костромичев опять сказал, решился сказать: «А самолет подбили. Задымился и отвернул».

Останавливались раненые, разносились слухи: «Немец прет стороной. Тут прямо только прощупывает… Правее сшиблись тысячи танков».

Оттуда, справа, и верно, доносился сплошной орудийный гул. Утихало только ночью. «Немец отдыхал».

Рота строила оборону, копала траншеи. Костромичев решил вырубить перед фронтом роты кусты и пристреляться к местности. Мишенями расставил ящики из-под патронов. Многие бойцы забыли, когда и стреляли.

Опять последовал окрик. Кто-то все еще не мог отойти от канонов маскировки, выработанных на учениях.

Костромичеву хотелось верить, что они не простоят тут долго. Перейдут в контратаку, как только передовые части измотают противника.