Валерий Приемыхов - Милый, дорогой, любимый, единственный…

Он нашарил во тьме кассету, сунул в магнитофон, зазвучал оркестр.

— Шикарно! — обрадовалась она. — Маккартни.

— Ничего, — сказал он, — только это Рей Чарлз.

— Как же! Та-ти-та-та-та! — напела она.

— Ра-ра-ра! — докончил он ее фразу. — Так будет то, что ты имеешь в виду… Ц-ц-ц-ц-ц-ц! — совсем по другому поводу завздыхал Вадим. — Нехорошо, Ксения. Пиво пить было совершенно ни к чему!..

— Я вообще-то приношу счастье, — сказала она для успокоения.

Вадим рассмеялся.

— Да, да! — весело сказала она. — Только ты верь в это. Один человек верил и стал директором одного автокомбината. Честное слово.

— Сколько тебе лет, Ксения?

— Девятнадцать. Это я не накрашена, плохо выгляжу, а то меньше дают.

— Кто такой «стиляга», знаешь?

— Ну-у-у… Вроде пижон, что ли?

— А песню «Ландыши, ландыши, светлого мая привет» слышала?

— Не помню, — сказала она. — Хорошая?

Потомки обычно неблагодарны, благодушно думалось Вадиму. Что им, например, до начала пятидесятых, когда они с дружком Вовкой Романовым ушивали брюки массового пошива до невероятной ужины и гордились собой, когда бабки плевали им вслед, а мужики могли побить за прическу «канадка» и брюки дудочкой. На Вовку Романова была карикатура в школьной газете «Утюг», а под ней подпись: «Из династии Тарзанов по фамилии…» Вовка, драчун и веселый враль, сгорел вместе с напарником восемь лет назад в домике для строителей где-то в Тюмени. Романов-отец ездил хоронить, говорил, куча костей, ничего и не разберешь, где кто. Сгорели сонные, от сигареты, но Вовкина мать спорила, что подожгли блатные. Наверное, чтоб люди не подумали про покойного — пьяница…

По левую руку оставался нарядный с зубцами в виде русалочьих хвостов Кремль, дорога поднималась на мост, становилось свободнее, шире, замечательно стучал на холодном воздухе двигатель.

— Хорошая ты девушка, Ксюша, да дураку, видно, досталась. Выходи за меня замуж!

— Я плохая, — сказала она серьезно. — Зачем тебе? Хочешь, я тебя с подругой познакомлю?

— Подруга ничего?

— Что ты!

— Лучше тебя?

Ксения замялась.

— Ну, такая… Фигура красивая, фирменная девочка. Только она замуж, а не так просто.

— Просто только кошки, — вздохнул Вадим, понимая, что сама Ксения не про него.

Первое напоминание, первый звонок опасности он промахнул за этими мыслями. Похожий на Севкин «Москвичок» сиротливо торчал у тротуара. Водитель топтался вокруг милиционера. Не в пример ему Ксения понимала ситуацию. Вадим менял кассету в магнитофоне, она всхлипнула. Он глянул на нее мельком.

— Ничего, ничего, — сказала она, — это так… — перевела на музыку — «Пинк Флойд»?

— Кажется, — вяло сказал он, ожидая надвигающейся истерики.

Угасло настроение, стало скучно и тревожно. Прежде Вадим часто мирил друзей с их чудовищными женами, а жен приводил к монстрам-друзьям. Они плакали, обнимались, на следующий день избегали его, будто накануне он застал их голыми. Он сам женился, развелся, вернулся, опять ушел. Сейчас понимал, что так называемые чудовища, монстры, губители всего лучшего, кутилы, подонки, мерзавцы, шлюхи — все только ржавый пар от избытка давления. Лучше б Ксения вернулась домой сейчас, а не тремя часами позже, не утомляла его, Вадима, и своего мужа. Он раздражительно представил Ксению со слезами на глазах, внимающую горячей супружеской исповеди, стук соседей в стенку и утренние проводы невыспавшегося кормильца на работу…

— Если ты домой надумала, не стесняйся…

— Нет.

— К родителям?

— Я с ними не общаюсь.

— А они?

— Мать приходит тайком от отца.

— Проклял?

— Нет, не проклял. Хотя, наверно… да, можно и так сказать.

— Старших надо слушать.

— Ему все равно все во мне не нравится. Говорю, одеваюсь — все! Ему не понять. Знает свое: на работу, с работы. Драться лезет…

— Пьет?

— Сейчас мало.

— Кем работает?

— Хоть бы сам жил. Простой рабочий…

Вадим крякнул досадливо.

— Смотрю на вас!.. Что такое сложный рабочий? Есть такой или если рабочий, то обязательно простой?

— Так он гордится! У него будто медаль за простоту! А сам большее, чего добился в жизни, — спит спокойно! «Зато я сплю спокойно!» Ты тоже спокойно?

— Не жалуюсь.

— Спите, кто вам мешает. Люди спят похуже, зато живут!

Ксения неожиданно замолчала — впереди милиционер приказывал остановиться. Вадим ругнулся про себя, за разговором не заметил превышения скорости. Пронесло — остановился идущий впереди «Москвич», постовой опустил жезл. Он поймал ее суматошный взгляд в зеркале. Неопределенные, невеселые мысли загуляли в голове.

— Облава на «Москвичей», — сказал он, — а ведь у меня скорость больше была…

Она ловко и без труда пресекла неприятную тему.

— Ты не обиделся? — защебетала. — Сто раз себе говорила, рот не открывать. Давай не будем спорить, Вадим. Не обижайся.

Кончилась пленка в магнитофоне, она сама сменила кассету.

— «Би Джиз»?

Вадим досадливо пожал плечами. Он соображал ответ на ее речь: казалось, топтался рядом с верными словами, а чего-то недоставало для полной ясности.

— Ты мне понравилась, Ксения, — неторопливо заговорил он.

— Я знаю.

— С другой шалавой я б говорить не стал, — продолжил он, не обращая внимание на ее слова. — Вы еще ничего в жизни не сделали, а вам уже все есть…

— Понимаю, — не удержалась она. — Вы преодолевали трудности, вот и результат — теперь все стало легче, а которые за нами пойдут, им еще легче жить будет. Или нет? Зачем тогда преодолевать, побеждать, упираться, если никогда легче не будет?! Если нельзя, чтоб легче?

— Хорошо говоришь.

— Учитель был хороший, — сказала она. — Я вообще-то дура.

— Если учитель такой хороший попался, что ж ты по улицам с ребенком бегаешь? Не досоветовал?

— Ты ничего не знаешь.

— И ты из себя вся такая умная, а ребенка запеленать не умеешь. Покормить толком и то!.. Так, нет?

Жалко, у нее не было возможности особенно обижаться. Она встрепенулась было, но вспомнила про долгий путь, присмирела. Вадим представил, какие слова копятся у нее в уме, ждут короткой искры, чтоб вырваться независимо, по душе, сердито.

Вадим думал об этом, грустил. В ее положении, с человеком старше себя, он молча съедал бы обвинения покруче, только оправдывался и считал это платой за услугу. «Черти, — подумал, — гордые!»

— Что ж ты, к примеру, хорошо делать умеешь?

— Любить! — вырвалось у нее.

Казалось, разговор затеялся и жил только для этого ее вскрика.

— Что ж ты не смеешься?! Смейся!

— Сейчас, — пообещал он.

— А что тебе остается делать, господи! У тебя любви нет!

— Нет, — согласился он. — А у тебя?

— Есть!

Вот тут Вадим вспомнил их знакомство и рассмеялся.

— Что ты хехекаешь? Какое право вы все хехекать имеете? Какое твое дело? Смейся! А я умру ради любимого, хоть ради того, чтоб ему в жизни не помешать! Презираешь? Презирай! А меня хоть бей, хоть золотом осыпь, я ничего, кроме любви, не чувствую сейчас, не воспринимаю!