Юрий Шевченко - Эворон

Иногда сходились ребята из Кольцовского сквера у кого-нибудь на квартире, если, конечно, не было дома предков. С помощью подручных средств монтировали интимный свет, пел великий Маккартни. Это называлось «кейфовать».

Горошку нравилось «кейфовать».

Нравилось говорить о «чувихах» — об этом предмете в компании в основном и судили-рядили. И сладко было вести такую речь, не опасаясь нарваться на грубость. Правда, самих чувих среди новых фединых друзей не было. За исключением Люси́, но танцевала Люси только со Шнобелем, остальные ребята — друг с другом.

Вообще-то Шнобель — имя не из благозвучных. Но его обладатель почему-то не обижался.

Был он парень шикарный. Где-то служил, но Горошек не знал — где. У него первого в Воронеже завелись туфли на рифленой подметке, было ему восемнадцать лет, но держался он с пацанами на равных, и это льстило. Был еще у Шнобеля значок второразрядника по боксу и горбинка на крупном носу — след былых сражений на ринге. И брюки он не сам себе зауживал, как все смертные, — достал польские.

Шнобель кейфовал не бесцельно. Имелась идея, для осуществления которой требовались время и люди. Такие люди, как Горошек. Ему он рассказал:

— Ты сколько на заводе зашибаешь? Всего-то? Патриот… В любом кабаке средний лабух столько за вечер работы имеет, — он кивал в сторону освещенных окон ресторана. — Ты же классный гитарист!

— Кому я там понадобился? Скажешь, честное слово…

— Ты один, может, и не нужен. А вот группа приличная будет нарасхват. Я толковал там с одним верным человеком — недовольны они своими стариками. Ничего, кроме «Подмосковных вечеров», сообразить не умеют! Я ему говорю: есть на примете один ансамбль, современные ребята, лабают, как боги. Покажи, говорит…

— Про какой ты ансамбль?

— Про какой? Про наш, понял! Ты — гитара, я — ударник, Люси моя, сам знаешь, как поет. Надо найти двух-трех ребят — сакс там, фоно, контрабас.

— Ну ты фантазер!

— Брось, я деловой человек. Ищи быстренько верных лабухов. Месяц на репетиции, собираться будем у меня. Кое-какие инструменты дадут из кабака, обещали. Понял, дед? Я тебя сделаю руководителем джаз-ансамбля. Это тебе не гайки вытачивать.

У Феди захватило дух. Но все же спросил:

— Сам давно работаешь на ударных?

Шнобель надвинул ему кепку на лоб.

— Со среды. Тут, дед, все дело во вкусе. В уровне… Да и кто поймет-разберется, высший класс у группы или средний? В кабаке народ на взводе, им звук нужен, ритм. Остальное приложится. Ну? Деньжонок заработаем? Кормежка три раза в день за так?

— Ладно, я с одним корешком потолкую, со мной в музыкальной учился.

— Вот это разговор.

Смутил Горошка Шнобель. Тетке он ничего не сказал, чтоб не вызывать огонь на себя. Она всю жизнь мечтает, что он станет настоящим музыкантом. А тут такое предложение — играть! Играть-то играть, но где? Для тети с ее понятиями ресторан — позор…

И началась у Феди жизнь изнурительная. Вечерами сходились они на квартире у Шнобеля, весь будущий джаз-ансамбль. Резали Феде слух звуки, извлекаемые одним из пианино, другим из саксофона. Сам хозяин без устали колотил по тамбурину. Горошек, как мог, наставлял музыкантов. Нот, кроме него, никто не знал, работали по слуху. Люси напевала.

— Высший пилотаж, — хвалил ее Шнобель и разливал по маленькой рислинг.

Высшего пилотажа Федя не чувствовал и намекнул об этом боксеру второго разряда. Тот засмеялся.

— В кабаке не голос нужен. Люси, а ну пройдись. Да не так, а как ты умеешь. Вот что нужно на эстраде!

Вино ударяло в голову, но веселья, как другим, не прибавляло, клонило в сон. Хотелось потихоньку исчезнуть из продымленной комнаты и от всей затеи, но срок премьеры приближался, от этого тревожно замирало сердце, и он приходил на домашние репетиции, раз за разом расстраивался, злился и снова надеялся…

Однажды вся компания пошла провожать Федю домой после очередного репетиционного вечера. Пытались скопировать одну из вещей ансамбля «Битлз», раз за разом прокручивали магнитофонную ленту с записью. Горошек находил, что надо бросить. Остальные, напротив, были в восторге. После репетиции Шнобель предложил проводить руководителя ансамбля до дому.

Они прошли, пасуя сдернутую у какого-то сопляка кепку, несколько кварталов, и тут Горошек увидел Неверова.

Бригадир сидел на скамейке возле его калитки.

Шнобель с удивлением смотрел, как уважаемый в их кругу стильный лабух виновато заулыбался, стал зачехлять гитару и отодвигаться в сторону от друзей.

— Сергей Павлович! Вы… вы меня дожидаетесь? Что же не предупредили… пойдемте. Пока, ребята!

Но ребята, особенно высокий с горбатой переносицей, почуяли неладное.

— Как это пока? — спросил Шнобель. — В каком смысле пока? Коллега называется, смывается с первым встречным.

— Это не встречный, а мой бригадир. С завода.

— Ах, с завода! Какая честь. Так что же нужно от нас?

— От вас ничего, — ответил Неверов и поднялся, чтобы войти с Горошком во двор.

— Минуточку, — остановил их Шнобель. — Вежливость должна быть присуща всем, в том числе рабочему классу. Я принципиально не терплю, когда ко мне поворачиваются спиной…

— Шнобель, не лезь, — тихо попросил Горошек.

— А ты молчи. В данный момент я беседую с твоим бригадиром. Завтра напишешь ему заявление об уходе, в трех экземплярах. Я тебе продиктую.

Неверов обернулся к Феде.

— Что это он? Федя молчал.

— Могу пояснить. Приходите в воскресенье в ресторан, — продолжал Шнобель. — Если, конечно, не жаль трудовых доходов, там…

— Заткнись! — крикнул Горошек.

— Ага, ты на меня уже кричишь. За это полагается. Слегка, по-отечески, но полагается, — и он шагнул к Феде.

Компания из Кольцовского сквера никогда не переживала такого позора. Авторитет и второразрядник не успел размахнуться и покарать гитариста, как его рука была перехвачена, завернута назад, и через секунду Шнобель лежал на траве. Он тут же вскочил и бросился на маленького Неверова. Этот жлоб в парусиновых брюках и рублевой тенниске сейчас получит урок! Недостаток информации подвел Шнобеля — откуда он мог знать, что перед ним бывший солдат-десантник? Еще раз мягко уложив джаз-ударника на влажную, пачкающую фирменные вещи траву, Неверов предложил ему отправиться в обратном направлении, следом за остальными музыкантами, которые уже отошли на некоторое расстояние.

В дверях Сергей обернулся и, пропустив Горошка вперед, сказал отряхивающемуся Шнобелю:

— Федора к себе больше не таскай.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Никакой неловкости не возникло, никаких тяжелых пауз.

Неверов уселся на диван и попросил Горошка сыграть что-нибудь.

— Правда, Феденька, — сказала тетка. — И я давно твоей гитары не слышала. Устает он на работе, — объяснила она бригадиру, — не до музыки. Сыграй «Баркаролу», только потихоньку. И после шнобелевских обрыдлых вечеров впервые отвел Федя душу. Следом за «Баркаролой» Листа сыграл он для Сергея Павловича и «Фанданго» Родриго, и «Ноктюрн» Бриттена, а затем напевную, с переборами, с балалаечными синкопами фантазию на русские темы, потом пошли старинные романсы.