Юрий Шевченко - Эворон

— Нет, я уж сам…

Слух о том, что бригада Неверова отказывается внести рационализаторское предложение, переполошил цеховое начальство. Когда он пришел в кабинет к Ивану Семеновичу, там уже дожидались несколько человек, была и Запрягаева.

— Вот здесь сидят, Неверов, твои художества! — сразу же приступила к делу Людмила Парфеновна. — Чуяла я — что-то с гребенкой не так!

Батя сидел подавленный (дома уже был разговор — после него болела голова у обоих). Сергей сказал:

— Получите наши чертежи и расчеты, — он бережно положил на край стола описание «гребенки». — А вот опытный образец.

Иван Семенович облегченно откинулся на спинку стула. Запрягаева достала из кармана халата платок и отерла лоб, улыбнулась.

— Давно бы так.

— Но предложения мы оформлять не будем.

— Что? Вы слышите? Опять начинается…

— Погоди, Людмила Парфеновна, — прервал ее Кочетовкин. — Объясни, Неверов, в чем, в конце концов, дело!

— Сначала у меня вопрос к вам, Иван Семенович.

— Давай.

— Почему на шпиндель отводилось два с половиной часа?

— Да технология, ты же знаешь!

— Но мы показали — можно и за четыре минуты!

Приоткрылась дверь — заглянули Горошек, Греков и Головков.

— Можно войти?

— Погодите там! — крикнула Запрягаева. — Их только здесь не хватает!

Ребята вопросительно посмотрели на Кочетовкина, потом на Неверова и ретировались.

— И что с того, что показали?

— Получается — не та технология.

— Как не та? — искренне удивился начальник цеха. — Если б не ваша «гребенка»…

— Даже Людмила Парфеновна, — негромко ответил Неверов, — даже Людмила Парфеновна поняла, как это просто — «гребенка»… Не так уж трудно было додуматься…

Запрягаева на этот раз не поняла, но на всякий случай нахмурилась. Кочетовкин, подумав, согласился:

— Наверное, не трудно. Технологам.

— Вот! Получается, за их недоделку, за ее устранение нам почет и уважение. За чей-то брак! И даже деньги обещают выдать, можно, например, «москвичонка» купить…

— А почему нет? — спросила Людмила Парфеновна. — Жизненный уровень имеет тенденцию к…

— Не хотим мы такой рационализации — покрывать чужой брак. Заберите «гребенку» на память.

Запрягаева массивно выросла над столом:

— Ты на что, Неверов, руку подымаешь? На рационализаторское движение?

И переглянулась с Кочетовкиным.

Дверь все-таки отворилась, и Головков из коридора пробасил:

— На очковтирательство!

Неверов кивнул:

— Вот, с репликой мы все согласны.

— Кто это мы?

— Моя бригада.

— Из твоей бригады, ходят слухи, — сказала Людмила Парфеновна, — люди бегут. Один из станочников, хороший между прочим парень, пришел, как я слышала, в администрацию с просьбой перевести его в другой коллектив, подальше от Неверова. Мы еще разберемся — почему…

— Катков?

— А ты и не знаешь, что у тебя в бригаде делается, руководитель…

— Я за эту должность не держусь. Могу уступить любому, только скажите.

— Примем во внимание.

— Мой совет тебе, Сергей, — повысил голос Кочетовкин. — Забери бумаги со стола, подготовить чин чином и подавай рационализаторское предложение.

— Цеху не вреди! — добавила, не глядя на бригадира, Запрягаева. — И так отставание по этой позиции, в разрезе новаторов и рационализаторов.

Неверов отрицательно покачал головой.

— Бригада уже приняла решение.

— Мы ведь тебя накажем, — с терпеливой укоризной, как нашалившему ребенку, сказала Людмила Парфеновна.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Сережа помнит — была горечь, долго не выветривался ее гнетущий привкус. Ноги по вечерам не несли домой, не хотелось встречаться глазами с батей. Улыбаться беспечно на молчаливые вопросы Зои Дмитриевны.

Она теребила Ивана Семеновича — что стряслось у вас, что с парнем? Муж отвечал туманно:

— Перемелется, мука будет.

И перемелилось ведь.

Ей этого было мало, ей понимать надо, отчего стынет ужин на столе, а Сережи все нет и нет, и так который день.

— Ладно кудахтать, — сердился Иван Семенович. — Сессия у Сережки скоро, вот и пропадает в институте. Или в библиотеке корпит.

— Может, появилась какая? Не замечал?

— Пора бы уж, двадцать пять лет. Не замечал, все в цехе да в цехе. В общежитие зачастил.

— Ты бы кого сосватал, Ваня. Ну поговорил по душам, не знаю, по-отцовски…

— Не сводня!

— Уж сразу и сводня! Видели его с Шурочкой, плановичкой нашей. Чем не невеста?

— М-да. Аккуратная девушка. В филармонию ходит.

— Ты бы…

— Замнем, Зоя!

Но ведь было, кроме горечи-то, и другое. Главное. Дожидались, как праздника, торопили последний час смены, чтобы развернуть на разметочном столе свой чертеж, склониться над ним, соприкасаясь головами, и уходила, бог знает куда исчезала усталость, и сон не брал, и медная, изогнутая, с рядами прорезей пластинка становилась почти живой, светилась розовым теплом.

Было — шагали по лесной тропке впятером, шевелили обгорелой веткой угольки костра, и они вспыхивали, выпукло освещали в сумерках лица — спокойное и сосредоточенное лицо Каткова, крутой лоб Головкова Толи, искрились в смеющихся глазах Юры Грекова, в круглых, опушенных белесыми ресницами, Горошка.

Было ведь — тайно от Феди, чтобы не смущать, пришли под окна одноэтажного кирпичного особняка на Кольцовскую улицу, где помещалась музыкальная школа, и слушали, пытаясь различить в многоголосице баянных переборов, аккордов пианино и скрипочных рулад его тихую гитару, и прижали пальцы к губам — когда уловили, услышали, узнали. И потом бежали в общежитие, чтобы к его приходу быть уже дома, в комнате…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

В город, крадучись, пришла зима.

Сначала иней на жухлой траве, на голых ветках, потом изморозь на окнах общежития как бы исподволь готовили день, который показался Горошку праздничным: он впервые увидел свой завод в белом наряде.

И вдруг понял, что завод-то — красив.

Снег подчеркнул строгую геометрию цехов вдоль центральной аллеи, обсаженной тополями, выделил на синем небе причудливую вязь заиндевелых трубопроводов, белыми шапками лег на гранитный бордюр фонтана в сквере, на скамейки, на обелиск в центре заводского двора в память погибших во время войны заводчан.

Его поставили, вспомнил он рассказ Толи Головкова, еще в сорок четвертом, когда после освобождения Воронежа завод вернулся с Урала. Но вернулся не завод, вернулись люди, они заново и построили предприятие.

Он не видел этих людей, разве что — начальника цеха, Ивана Семеновича Кочетовкина, да его жену — кладовщицу Зою Дмитриевну, но кое-что уже понял в них: эти люди тогда, в сорок четвертом, восстанавливая завод, отвели место для газонов и сквера, для мраморного обелиска, для плавательного бассейна и Дома культуры. В сорок четвертом они были уверены в победе! И делали все в расчете на будущих, счастливых людей…