Юрий Шевченко - Эворон

Пилот откинулся назад, тронул штурвал, и вертолет, напрягшись, начал круто забирать вправо.

Под машиной ползли, поворачивались лесистые холмы. Стеклянно посвечивал, отражая солнце, лед на петлистой реке. Здорово поработала непогода: тайга словно светлее стала, да и ростом пониже — это на добрых полметра поднялся снежный покров. На горизонте совсем пропало под порошей горелое мелколесье, лысые сопки стоят. Тонкими прядями срывается с их вершин поземка и растворяется на солнечном свету.

Проплыла внизу гранитная скала и синяя тень ее поперек реки — видно, высока была скала.

А впереди по курсу поднялись рваные лиловые хребты — Сихотэ-Алинь. У самых отрогов местность разгладилась, сопки словно потеснились, давая место вырубленному плато — чаше, обрамленной холмами. Пилот начал снижать машину, прицеливаясь на окраину плато. Обернулся назад:

— Самый Эворон и есть!

Пассажиры — двое стриженных ежиком ребят в солдатских шинелях без погон да парень постарше, невысокий и круглолицый, — как по команде прильнули к окнам.

На вырубке, по гребню холма, выстроились несколько белых пятиэтажных домов. От них накатанная дорога сбегала вниз, мимо островков оставшегося леса, к бревенчатым избам и дощатым времянкам поселка, густо прижатым друг к другу. Вдавлены в снег крашенные суриком цистерны. Над темными котлованами плавали заиндевелые краны. Ползли по снежным колеям автомашины. Еще дальше — в двух километрах севернее — висели низкие дымы над строящимся горнообогатительным комбинатом.

На самой крупной, осанистой избе поселка — красная табличка: «Эворонстрой». Здесь штаб, а по совместительству все, пока немногочисленное, начальство будущего города: партком, комитет комсомола, профсоюз, народная дружина. К избе подруливают запыхавшиеся самосвалы с карьеров, лихо подкатывают городские кураторы на жидких «Москвичах», здесь соскакивают с попутного транспорта командировочные из Дома техники и отдела социального страхования, снег возле избы до синевы утоптан, петли на дверях визжат без передышки.

Поселок строится. Это его главное содержание, вся суть и весь облик. «Эворонстрой» живет сосновой рейкой и кровельным железом, бетоном «300», который запаздывает, и балками перекрытий, которых навезли непрошеную прорву.

В избе, в одном из узких, вполкомнаты, кабинетов, за стеганой дверью с вывеской «СУ-1», сидит сутуловатый, поджарый Дмитрий Илларионович Соболев — человек, которому по штату положено, чтобы голова у него шла кругом. Остатки волнистых волос зачесаны на проплешину, но Соболев моложав, песочный его пиджак явно шит у портного. Ясноглазая машинистка Калерия в приемной с утра фильтрует людей, пропуская тех, что «посурьезнее», к шефу, остальных заворачивая к главному инженеру.

Но голова у Соболева не идет кругом. Болит немного — это есть. Дмитрий Илларионович тоскливо, уже смирясь с неведомой нам неприятностью, доругивается с кем-то по телефону, одновременно подписывает наряды, двое мастеров в телогрейках и ушанках ждут стоя, видимо, оборванные на полуслове, а за спиной начальника СУ висит розовая карта будущего города.

Закончив неприятный разговор, Дмитрий Илларионович отодвигает телефон, но звонок тут же возобновляется. Начальник приподнимает трубку, чтобы сигнал оборвался, и снова бросает ее на рычаг.

— Я и говорю, зачем мне людей посылать на фундамент! — сразу же налегает на стол один из мастеров, краснолицый крепыш. — Зачем, спрашиваю? Что я, не знаю — котлован еще не отрыли? Лишь бы послать!

— Не ори, Петрович, — голос у Соболева усталый, негромкий, да и глаза прикрыты. — Не знаешь, что ли, — не люблю крикливых. Ну, был я вчера на котловане, сегодня закончат…

— Это они говорят, что закончат. Знаем мы ихи обещания!

— Это я говорю! — веско перебивает Дмитрий Илларионович и выдерживает паузу. — А хоть бы и не закончили? Ихи… Ты что, не строитель? Пусть твои люди помогут, нечего простаивать…

— Спасибо, Дмитрий Илларионович! Плотников, значит, с разрядами — поставить землекопами! Как же, станут они мараться…

— Фу ты, важности сколько! Не государственный ты человек, Петрович, это я тебе по-дружески говорю, как старший товарищ.

— Знаешь что! — от возмущения крепыш еще гуще наливается краснотой, губы его вздрагивают. — Поди сам моим людям скажи! Меня уже слушать не хотят. Вчера вместо опалубки землю долбали, сегодня землю долбай! Кому это нужно, Пушкину?

— Делу нужно! — Соболев приподнимается, похоже — раздражен. — Нашел время разбираться, у кого какая профессия. Я тоже по призванию, может, пианист. Народный артист республики. И не мое дело таких, как ты, уламывать. А вот уламываю!

— Не пойдут больше плотники. Хоть разорвись, хоть…

— Зачем разрываться? — Дмитрий Илларионович снова вошел в норму, в спокойствие. — Ты с ними по-партийному поговори. Объясни, что у нас каждый механизм на учете, не то что человек. Вот построим город — тогда и выясним, у кого какая специальность. А сейчас мы все строители.

Мастер тяжело смотрит на начальника и, не прощаясь, выходит из кабинета.

— У тебя что? — кивает Соболев второму — лысоватому человеку в очках, уже сдернувшему ушанку.

— Швы на магазине надо заделывать белым бетоном…

— Нет белого бетона. Придется обычный пустить. Сам не понимаешь? Потом красочкой…

— Так ведь проект! Декоративный вид нарушим…

Соболев покачивает головой и усмехается.

— Чего захотел, декоративный вид. Людям мясо нужно, молоко! Ну скажи, что лучше: сдать этот чертов магазин по графику или твой белый бетон караулить?

— Мне что, Дмитрий Илларионович. Как скажете. Только комиссия, опасаюсь, бунтовать станет…

— А в комиссии кто? Не люди? Комиссия — моя забота.

— Ладно, — мастер мнется. — Я вот еще что… По жилью… Мы вроде четвертые на очереди, и жена уже здесь, приехала. Был ведь уговор…

— По жилищному вопросу в профсоюз обращайся, это их хлеб.

— Знаю. Без вас все равно не решат, Дмитрий Илларионович! Советоваться-то придут…

— Нужен я им, советоваться! Кому я тут нужен?

Меланхолическая нотка неожиданна. Мастер непонимающе смотрит на начальника. Тот снова прикрывает глаза:

— Ну ладно, иди, напомнишь перед сдачей…

В щель двери просовывается кудрявая голова машинистки:

— Еще трое приехали, вроде демобилизованные.

— Давай их сюда.

Дмитрий Илларионович слегка потирает озябшие руки. Едет народ… Того и гляди, мест в общежитии не останется. В кабинете появляются трое молодых людей — двое в солдатских шинелях и круглолицый парень в штатском — давешние пассажиры вертолета. Соболев поднимается им навстречу, иной, чем минуту назад — веселый, гостеприимный.

— Работать прибыли, ребята?