Юрий Шевченко - Эворон

— Слышь, Толька, — окликает его Неверов. — Ложись, что ли, опять завтра на работу проспишь…

— А тебе что?

— Ну все-таки… Слышь, Толька, почему тебя гураном зовут?

Метет и метет поземка, с дальних сопок совсем не заметишь в такую ночь вырубку — крохотный белый островок в беспредельном государстве тайги.

Уехал Бобриков на стройку — чтоб от стыда подальше.

Он и сам хотел пешим порядком в путь пуститься, но еще места подходящего не подыскал, а тут случай такой — милиционер проездом в Эворон объявился. Про Эворон Толька по радио слыхал, да и гостевать в тех местах приходилось с рыболовецкой бригадой, по осеннему делу, когда пороги проходимы неделю-другую.

Милиционер Легостаев был новенький, стройно затянутый в ремни, не участковый — участкового он знал хорошо. Этого же Бобриков дотоле не встречал и потому испугался.

Село толькино разве что на карте называется селом. На самом деле Ольгохта — два десятка рубленых домов на курьих ножках, темных, кое-где тронутых зеленоватой прелью сваях. Стоят дома одной улицей в верховьях реки вдоль берега, а с тылу примыкают к селу топи, переходящие в низкорослую тайгу.

Легостаев исполнил какие-то свои дела в правлении колхоза и уселся на бревнышко у Силинки, возле фанерного щита автобусной остановки. Солнце опустилось в тайгу на том берегу, по небу пошли сиреневые сполохи, и оттого вся речка стала лиловой. Он просидел таким манером больше часа и за все это время не увидел ни одной живой души. Утром в правленческой избе бухгалтер объяснил причину: пошла кета. Почти все мужское население Ольгохты укатило на моторных плоскодонках на путину. Бухгалтер был нынче единственным мужчиной в селе. Хотя нет — еще тот высокий горбоносый парень, что заглянул в правление вскоре после прихода милицейского глиссера, почему-то покраснел и тут же скрылся. Бухгалтер поглядел ему вслед поверх круглых железных очков и сплюнул.

— Гуран еще, прости господи!

Видел Легостаев этого парня и в продмаге, но мельком.

— Если вы автобус караулите, то зря, — подсел на бревнышко бухгалтер. — Не будет его сегодня.

— Авария?

Бухгалтер спросил сигарету, раскурил, критически морщась от городского курева, и пояснил:

— Расписание. На ночлег вас надо определять, вот что…

— Верно, отец. Есть еще дела на завтра в лесхозе.

— А куда — черт-те знает…

— Да в любую избу, мне все равно…

— А мне нет. К бабам нельзя, мужики потом голову открутят. Идем уж к Бобриковым.

Они отправились в конец улицы, к последней избе, скроенной на один лад с соседними: забор-частокол, передний двор, наполовину заваленный штабелем поленьев на зиму, второй дворик с русской печью посредине, крепкие стены из вымокшей лиственницы.

Еще издали милиционер заметил горбоносого парня. Он стоял у воды, топором вылавливая из реки бревнышки, какие покрепче. Увидев людей, бросил топор и ушел в дом.

— Натуральный Бобриков, — заметил бухгалтер. — Эй, Толька-а, представитель к тебе!

Парень нехотя приблизился из глубины двора к калитке. Глядя в сторону, спросил глухо:

— Из города, что ли? Насчет икры ко мне?

Легостаев пожал плечами.

— Почему к вам? Я в колхоз. Какой икры?

— Будто не понимаете. Нет у меня, нет…

— Хватит тебе! — перебил его бухгалтер. — Сказано — человеку ночлег нужен.

Парень помолчал, морща лоб.

— Так вам переночевать? — он сразу повеселел. — Ну, это другое дело! Понятный вопрос. Переночевать — пожалуйста. Маманя! Повечерять нам!

Застенчивость его словно ветром сдуло. Широко шагая впереди гостя, он прошел во двор, скинул перед избой резиновую обувь.

— Заходите.

Изба была просторна, благоухала хвоей. Бобриков ловко одернул скатерть, смел крошки, достал хлеб и творог, потом, помешкав, четвертинку — с вопросительным взглядом. Легостаев покачал головой, показывая, что есть-пить не будет.

— Усек, — сказал Толька, но ничего со стола не убрал.

Лейтенант спросил:

— Утром бухгалтер вас гураном назвал. Это как?

— Гуран? — усмехнулся Бобриков. — Сами с запада будете? Ясно. Гураны — сословие такое. Уссурийские казаки, попросту сказать. Самые почетные люди на Дальнем Востоке! Могу вам книгу дать про них почитать, с возвратом…

Тут только милиционер заметил в горнице этажерку с книгами.

— Про нас, гуранов, так сказано: прибыли мы сюда из России три века назад. Без пожиток и всякого добра. Одни жернова привезли. Руки и жернова. А? Вот какие люди!

Руки хозяина мелко дрожали. Прямо в лицо Легостаеву смотрели больные воспаленные глаза.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Жизнь в Ольгохте скучноватая.

Долгую зиму пропадает таежное сельцо под снегами. Рыбаки сидят безвылазно в избах, чинят сети и вентеря, которые и зимой, лежалые, по-старому остро пахнут рекой и рыбой. Гоняют чаи с бодрящей ягодой — лимонником. В субботу молодежь числом десять человек топает валенками в клубе или смотрит кино, если передвижка пробьется сквозь заносы.

Зато весной закипает Ольгохта, как котелок на огне.

Рыбаки смолят лодки на берегу, прогоняют на холостых оборотах моторы, подновляют свежими досками рыбный склад. До восхода солнца трогаются в рейсы бригады — ставить неводы на весеннюю рыбу, карася. Карась на Силинке крупный, золотистый. Весной возникают и всегдашние местные проблемы — мало тары и соли, только по большой воде приходят в Ольгохту транспорты с низовьев, из города.

Выше всего ценится в здешнем мужике ловкость. Кто спорит — и сила хороша, если она есть, и башковитость, и все прочее. Но в рыбаке главное — ловкость. Без нее, как без рук. Не перехитришь рыбу, не управишься со сложными снастями, каждая из которых своей ухватки требует. Осенью, когда начинается главная путина — кетовая, нужно за несколько дней успеть больше, чем за все лето. Вот когда рыбаки не спят сутками, не уходят с воды, даже если зубы сводит от холода и влаги, если саднит зашибленная на заездке нога. Но пропала от усталости точность движений — на берег! Одно неловкое движение — и упустишь ценную рыбу…

Когда впервые вышли на лов с колхозной бригадой братья Бобриковы, Анатолий и Александр, было им лет по шестнадцать-семнадцать, не больше. Оба высокие, видные, особенно Анатолий.

Семейство гуранов Бобриковых пользуется в Ольгохте уважением. Два века дает оно селу хороших рыбаков. Гураны — они такие. Крепкие. Даром что из поколения в поколение живут на востоке — духом по-старому костромские или тамбовские мастеровые люди, старинного уклада. И названия сел у них соответственно: поселок Воронеж под Хабаровском, село Пермское возле Комсомольска, село Тамбовка…

Водится за Бобриковыми особая заслуга, неоценимая: бабка Анатолия и Александра, Аксинья, принесла в Ольгохту землю.