Юрий Шевченко - Эворон

Не хотел отпускать — да не смог удержать.

Вернулся Тончи через несколько дней помороженный, еле живой от усталости. Впрягшись в веревочную петлю, тащил за собой тушу оленя. У себя в юрте он вместе с дедом оттаял тушу, разделил ее на равные маленькие куски и разнес по всем жилищам Уськи. Первый кусок принес в школу, Сидорцеву, и вместе с мясом отдал учителю четыре оставшиеся спички…

«Уважаемый руководитель!

Подобно Вам, я созерцатель, философ и лингвист. Лингвистика — мой метод. Мой удел — попытка анализа, стремление к догадке. Именно этими инструментами я и оперирую здесь, выполняя многотрудную и почетную задачу, возложенную Вами на меня.

Позволю себе кратко очертить Вам некоторые религиозные легенды орочей в соответствии с Вашим запросом, весьма близкие к легендам нивхским и эвенкийским, к легендам айно и других родственных им племен. Полагаю, знание души этих людей не может быть безразлично народу, призванному главенствовать на востоке.

Легенды эти по-своему поэтичны, система образов согласуется с японским мировосприятием, и мне трудно свыкнуться с мыслью, что дикие народы смогли создать подобный эпос. Впрочем, возможно, я слишком долго нахожусь в разлуке с Родиной и мое понимание прекрасного исказилось и притупилось.

Верховным божеством орочей, насколько я мог установить, является буа, властелин природы. Образ буа, занимающий ведущее место в орочском пантеоне, весьма неотчетлив и крайне запутан историческими наслоениями. Но все же! Он равно обозначает и место, и мир, и природу, и небо, и погоду, и верховное божество, и даже потусторонний мир! Широта значения слова буа испугала меня. Не так ли широк и всеобъемлющ внутренний мир этих убогих людей? Множество функций, объединенных ими в понятии верховного божества, роднит их с представителями самых развитых, с сегодняшней точки зрения, самых цивилизованных народов, давших миру Зевса и Будду, Иегову и Озириса. Возможно ли это, уважаемый руководитель?

Единственное, что успокаивает меня, — разность мышления орочей при создании своего верховного божества и своей космогонической мифологии, что, как известно, должно быть двумя сторонами одной медали.

Космогония орочей изящна, но проста и наивна. Наш материк представляется им в виде огромного лося — самки, стоящей на восьми ногах. Когда этот популярный зверь переминается от усталости с ноги на ногу, происходят землетрясения. Спинной хребет лося — суть горная цепь (Сихотэ-Алинь), разделяющая землю на две части. Древесная растительность есть шерсть, трава — пух лося, звери — его паразиты, птицы — его насекомые. Стоит же лось по колено в морской стихии, которая независима от него.

Обращаю Ваше внимание на соотнесенность такого представления о земной тверди с культом лосихи, широко распространенным по всей Сибири. Опасаюсь, что наука русских сможет со временем усмотреть, при анализе подобных данных, некую этническую связь дальневосточных племен с коренными сибирскими народностями, что явно противоречит нашим воззрениям об истинном их происхождении и тяготении.

Впрочем, я не уверен, что русская наука когда-либо доберется до таких обобщений, тем более, что большевики не склонны принимать в расчет религиозные тексты.

Не лишена любопытства и следующая фигура в орочской мифологии — хадау, непосредственный помощник буа на земле. Хадау создал по поручению верховного божества людей и растения, а также животных. Хадау, подобно Прометею, научил людей добывать огонь, изготовлять одежду. Последнее, что он сделал на земле, — создал шаманов. Согласно мифу, хадау позаботился и о переселении душ умерших в новорожденных, основав тем самым бессмертие. Завершив свою творческую миссию на земле, хадау окаменел. Его останками до сих пор считаются скалы и причудливые нагромождения крупных камней в тайге. Им поклоняются и приносят жертвы.

Я посетил утес в устье Тумнина, претендующий на эту роль, подобная скала, но гораздо больших размеров, находится где-то в низовьях Амура и служит местом поклонения для нанайцев.

Как бы то ни было, я смущен. И считаю недостойным самурая скрывать это. Миссия хадау сравнима с творчеством Прометея! Я предостерегаю от недооценки самобытности — она равнозначна воле к самостоятельности — орочей, нанайцев и эвенков. Меня беспокоят глубинные начатки их духовности, и я не удивлюсь (предвкушаю Вашу улыбку), если в будущем эти полудикие, еще полудикие, племена подарят миру мыслителей и поэтов.

Вспомните, уважаемый руководитель, ошибку американцев, сделавших непонятых ими индейцев своими врагами. Мы, придя сюда, не должны повторять подобных ошибок. Могут ли малые народности советского востока стать нашей опорой? Еще недавно я верил в это…

Человек, которому предназначались письма лейтенанта, для сотен и тысяч «волонтеров Ямато», подобных Покто и рассеянных по всему белу свету, не имел имени.

Лицом и сложением он был похож на Будду — такой же широкоскулый и мясистый, лоснящийся, с резким хищным вырезом ноздрей. И такой же безмолвный.

Кроме того, напоминал он своим обликом, особенно когда одет был в традиционное кимоно и сидел на циновке с поджатыми ногами, призеров старинной и любимой им борьбы сумо́: олицетворенная мощь и хладнокровие, сила, не обезображенная выпирающей мускулатурой, но благородно скрытая плавностью линий и эластичностью подкожного жира.

Стоит отдельно сказать о борьбе сумо, в принципах которой он усматривал поучительное сходство с характером и сущностью своей профессии. Борьба эта молчалива, чужда резких движений и выпадов — их несложно обезвредить. Борьба эта задумчива. Два рослых сильных человека становятся в круг, в центр небольшого круга. Талии их сжаты широкими ременными поясами. Позволено противнику ухватиться только за этот пояс. Цель — приподнять соперника, оторвать его от земли и вынести за черту круга.

Всего несколько шагов. Но, чтобы совершить их, нужны выдержка и сила, мастерство и бездна тонкого расчета, нужна скрытая игра мускулов — вот почему целесообразен подкожный жир, маскирующий реакции.

Они стоят, впившись в поясные ремни друг друга, как два столба, как два колосса, зато толпа на трибунах стонет и беснуется. Расе Ямато понятна мощь притаившихся на время вулканов. И вдруг — рывок, несколько шагов, попирающих твердь, беспомощное барахтанье жертвы. И борьба окончена — без сражения.

Не так ли на незримом фронте, где властвует борьба умов?

Именно ему принадлежат слова, ставшие затем крылатым девизом армии выпестованных им волонтеров, разведчиков страны Восходящего солнца: «Сто побед в ста сражениях не суть лучшее из лучшего. Нет, лучшее из лучшего есть разгром и подчинение противника без единого сражения».