Юрий Шевченко - Эворон

Но стоило человеку подняться с циновки и сходство с борцом-сумистом исчезало — он был невысок, чтобы не сказать приземист, тогда как представители любимого им вида спорта были великанами, нередко превышали в росте два метра. Впрочем, человек и не стремился выглядеть внушительно — с него было достаточно, что он являлся таковым.

Имя его в контексте с подлинной ролью в мире — Кэндзи Доихара [2] Один из главных японских военных преступников, осужденный Международным военным трибуналом для Дальнего Востока, учрежденным одиннадцатью державами, воевавшими против Японии. По приговору трибунала повешен в 1948 г. , — знали немногие.

Был, правда, еще один круг лиц, которые ежедневно сталкивались с офицером Доихара, адъютантом одного из советников японского посольства в Пекине. Но для них он являлся воплощением традиционной японской исполнительности и служебной усидчивости, странным человеком, влюбленным в лингвистику (Покто в своих донесениях не упускал случая обнаружить знание этого пункта биографии шефа), просиживающим ночи над словарями. И даже они, сослуживцы, не смогли бы представить себе объемы успехов в этой области, достигнутых молчаливым службистом.

Прибыв в Китай юным офицером, Кэндзи за несколько лет упорной работы овладел в совершенстве не только китайским и монгольским, но и практически всеми европейскими языками — общим числом тринадцать.

Нужно иметь в виду, что основная сфера деятельности Доихара была при том отнюдь не кабинетной — он являлся кадровым офицером разведки, специализирующимся на изучении в гуще масс настроений и интересов самых разных слоев китайского общества, исследовании расстановки политических сил, динамики народно-освободительных движений, на вербовке в его рядах информаторов и провокаторов. Параллельно Кэндзи набивал руку как террорист и диверсант — в его широкой душе спокойно соседствовали и уживались все три направления.

Выдающиеся способности скромного адъютанта советника до поры до времени оставались под спудом и были только предметом гордости и надежд для его шефов в Токио. Доихара много путешествовал, напряженно работал, но продвигался по служебной лестнице медленно. В 1926 году — тринадцать лет спустя после его прибытия в Китай — он все еще адъютант советника, хотя и в чине полковника.

В 1926 году пробил час таких людей, как Доихара: на престол взошел новый император Хирохито, с правлением которого военная верхушка государства связывала надежды на возрождение величия Японии. Достичь подлинного величия можно было, как считали они, только одним путем — обнажить на страх миру кривой японский меч.

Премьер-министр и министр иностранных дел барон Танака вручил императору документ, ставший на многие годы вожделенным, но недостижимым предметом поиска для многих разведок мира, — вручил свой меморандум, послуживший программой-максимум японской внешней экспансии. Над разработкой меморандума трудились лучшие военные умы. Вобрал он опыт наблюдений и советника Кэндзи. Содержание меморандума стало религией многих, в том числе и раньше многих — религией самого Доихара. Документ гласил:

«Япония не может устранить затруднения в Восточной Азии, если не будет проводить политику «крови и железа». Но, проводя эту политику, мы окажемся лицом к лицу с Соединенными Штатами Америки… Если мы в будущем захотим захватить в свои руки контроль над Китаем, мы должны сокрушить США…

Но для того чтобы завоевать Китай, мы должны сначала завоевать Маньчжурию и Монголию. Для того, чтобы завоевать мир, мы должны сначала завоевать Китай. Если мы сумеем завоевать Китай, все остальные азиатские страны будут нас бояться и капитулируют перед нами…

Имея в своем распоряжении все ресурсы Китая, мы перейдем к завоеванию Индии, Архипелага, Малой Азии, Центральной Азии и даже Европы. Но захват в свои руки контроля над Маньчжурией является первым шагом, если раса Ямато желает отличиться в континентальной Азии…

В программу нашего национального роста входит, по-видимому, необходимость вновь скрестить наши мечи с Россией на полях Монголии в целях овладения богатствами Северной Маньчжурии».

Традиционная японская осторожность и талант умолчания проявились даже в этом документе, для посторонних глаз не предназначенном. Последние три строчки, едва ли не самые главные, звучали скромно на общем фоне. Между тем, любому из читавших документ было понятно, каким громадным клином вдается в территорию Советского Союза Маньчжурия, протяженность границ которой с нашей страной равна трем с половиной тысячам километров. Рядом с этой границей расположены крупнейшие советские дальневосточные города. Используя Маньчжурию как плацдарм, можно планировать (что и было сделано) удар против СССР с расчетом перерезать железнодорожные коммуникации, водные артерии и отсечь советское Приморье.

Еще более красноречивым элементом «плана Танака» были слова о контроле над Монголией — в это понятие включались и китайский район Внутренняя Монголия и Монгольская Народная Республика. Овладение последней, без сомнения, открывало перед агрессором возможность перерезать Транссибирскую магистраль и отторгнуть от СССР весь Дальний Восток.

Такова направленность плана, ставшего религией полковника Доихара. И ему суждено было сыграть роль подлинной пружины закодированного в плане заговора против мира.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Поклонник борьбы сумо показал себя во всем блеске уже в 1928 году, сразу негласно возглавив список самых выдающихся и опасных диверсантов.

В июле того года был сделан первый решительный шаг к захвату Маньчжурии — первый шаг ко второй мировой войне.

Доихара поручили устранить неугодного Токио человека. Полковник безупречно убрал его. Особенность заключалась в том, что неугодным человеком был сам диктатор Маньчжурии и фактический правитель Китая маршал Чжан Цзо-линь.

Японские газеты сразу же написали, что погиб большой друг Японии, что смерть его — на совести партизан народно-освободительного движения, с которым Чжан Цзо-линь всю жизнь вел непримиримую самоотверженную борьбу. Мировое общественное мнение поначалу удовлетворилось такой трактовкой. Хотя в ней было много туманного. То, что маршал выступал в своей политике как друг, а точнее — ставленник, Японии, не вызывало ни у кого сомнений. Еще во времена русско-японской войны, будучи главарем одной из многочисленных в Маньчжурии шаек уголовников-хунхузов, Чжан предложил свои услуги японцам, и те охотно использовали его для рейдов по русским тылам.

С тех пор он продвигался к власти и действовал строго на средства и по указке Токио. В 1916 году попытался объявить «независимость» Маньчжурии, чтобы превратить ее в колонию страны Восходящего солнца, но безуспешно. Став правителем этого района Китая, не изменил роли прислужника своих северных хозяев.