Александр Зуев - Через сердце

— Подделка, Егор Иваныч. Старая, добротная подделка!

— Ой?!. А может, дублет, Маркел Васильевич? Нарочно ездил в Третьяковку, сличал с картиной…

И тут Маркелий не выдержал. Покалывая Егорку колючим взглядом, он невольно возвысил голос и сказал почти нараспев:

— В искусстве, Егор Иваныч, дублетов не бывает! Запомните это!..

— Так-так, понимаю! — поспешно согласился Егорка.

Спорить с таким знатоком, как Маркелий, не приходилось. Егорка помнил те времена, когда Маркелий ходил с большим мандатом от самого наркома и мог взять в государственный фонд все, что считал нужным. В большом доверии был человек, с его суждениями считались все. Правда, времена теперь другие и мандаты силу потеряли. В своем магазине Егорка был хозяином.

Он поспешно спрятал забракованную картинку под прилавок и, досадуя на свою оплошность, жалобно заморгал глазами:

— Вот и судите, Маркел Васильевич, как после этого нашему брату работать?

«Положим, ты-то в убытке не останешься», — подумал про себя Маркелий, поглядывая, как играли на столе длинные суставчатые пальцы Егорки. Что попадет в эти щупальца, того он не упустит. Ведь сам сказал, что картинка уже запродана какому-то композитору. Небось словом не обмолвишься, что продаешь подделку!..

Маркелий снова вспомнил о «Плачущей». Он даже в мыслях не допускал, чтобы сказать о своей находке Егорке. Егорка — купец, что ему до искусства? Для него «Плачущая» — товар. Денежные люди стоят за его широкой спиной, всегда готовые на обоюдную сделку… Придет денежный человек и заберет «Плачущую» под мышку.

А на что, спрашивается, ему эта картина? Разве выставит он в своей новенькой гостиной эти грязные, лезущие из рамы лапти? Да боже сохрани! Да что скажут жена, теща и модница дочка? Нет, денежный человек платит не за картину, — он платит только за громкое имя мастера. Для него это один из способов вложения средств в устойчивые ценности. Вроде сберегательной кассы. Спрячет картину на дно сундука — вместе с лотерейными билетами и пронафталиненными чернобурками. И опять будет значиться в каталогах: «местонахождение неизвестно».

Что же делать? Егорка, кажется, уже почувствовал, что неспроста Маркелий задержался в его кабинете. Надо действовать!..

— Знавал я одну старушенцию, — скосив глаза, начал Маркелий, — очень была похожа на эту даму, что принесла вам папку…

— Так, так!.. — соображал Егорка. — А что?

«Опять «а что»! — с раздражением подумал Маркелий. — Все-то ему надо знать!..»

— Фамилию не помните? — спросил он.

— Много их тут ходит, разве всех упомнишь? Кажется, Настасьей звать…

— Адреса не знаете?

— Не записываем. Придет сама.

— Когда же?

— Я сказал, чтобы в субботу зашла. А что?

— Так… ничего.

Маркелий остался доволен и этим. Осторожная разведка дала хоть маленький, но все же определенный результат. До субботы оставалось два дня, за это время можно было что-то обдумать и предпринять.

И, выходя из кабинета Егорки, он почти дружественно помахал ему шляпой.

И домой пришел Маркелий в приподнятом настроении.

Прежде всего он подсел к столу и, чтоб не забыть, на календарном листке того дня крупно записал фамилию Бугримова, поставив рядом большой вопросительный знак.

Кто он такой — этот Бугримов? По какому праву он поставил свое тавро на картине мастера? Был ли он другом мастера и получил в дар «Плачущую»? Или просто скрепил своей подписью право собственности на случайную покупку? Во всем этом надо было разобраться.

Маркелий порылся в шкафу и достал все каталоги мастера. Всюду, где упоминалась «Плачущая», стояло: «местонахождение неизвестно». В биографических указателях фамилия Бугримова нигде не значилась.

Вот так загвоздка!..

Маркелий опрокинулся на диване, подложил под затылок сцепленные пальцами ладони и задумался.

Желтый вечерний свет, отраженный фасадом дома напротив, наполнил кабинет до самых дальних углов зыбкими мерцаниями. Казалось, ожили и засияли фарфоровые фигурки на полках. Темный, заставленный шкафами кабинет стал просторней и уютней.

…Итак, нашлась «Плачущая», вынырнула из небытия. Более полувека пребывала она в безвестности, и многие считали ее безнадежно утраченной.

А ведь, когда она впервые появилась на выставке, перед ней стояли толпы зрителей и вокруг шумно кипели споры. И хотя сам мастер считал ее простым этюдом к намечавшейся картине, друзья и единомышленники мастера уже тогда зачислили «Плачущую» в ряд «программных» его работ.

Славная, боевая была пора! Какие силачи двигали вперед русское искусство! Какие явились тогда вожаки!..

Мастер вышел из людей простого звания. Он близко знал народ и громадный свой талант поставил на службу ему. По боевитости характера он вскоре стал вожаком направления. Прямодушный и грубоватый, он делил собратьев-художников на две партии: «мужиков праведных» и «лгунов приятных». К первым он относил всех тех, кто выражал в картинах суровую, неприкрашенную правду народной жизни. Не подходившие сюда пребывали в «лгунах», хотя бы и приятных.

«Лгуны» неистово восстали тогда против «тирании сермяги и лаптя» в искусстве. И каждая новая картина мастера становилась мишенью для ожесточенных нападок «лгунов», ратовавших за чистое искусство.

В самый разгар споров мастер и выставил портрет «Плачущей старухи». Это был прямой вызов «лгунам».

«Чего вы хотите? — как бы сурово спрашивал мастер своих противников. — Да, еще раз — сермяга и лапти. И еще раз — заплаканное лицо матери-родины. Пройдете ли вы мимо, не спросив себя: о чем эти слезы?..»

Так все поняли тогда картину. Она смотрела скорбными глазами на теснившихся зрителей. Молчаливая, с замкнутым ртом — она кричала о нищенской своей недоле. И все жандармы и цензоры не могли ничего с ней поделать. А передовая тогдашняя молодежь часами смотрела на нее и аплодировала мастеру.

Теперь немногие помнят историю этой забытой картины. И великая честь выпала Маркелию — возвратить народу эту драгоценную находку.

Да! Но кто же все-таки этот Бугримов? У кого бы спросить?..

И тут Маркелий вспомнил о своем старом приятеле Брашно, о его картотеке.

Встречались они редко: Брашно жил на другом конце города, в старинной монастырской башне при музее, где он работал научным сотрудником.

Маркелий нашел в записной книжке его телефон, но позвонил не сразу. Было у них шутливое обыкновение «разыгрывать» друг друга. Туговатый на ухо и доверчивый Брашно не раз попадался на удочку, закинутую Маркелием.

И теперь, прежде чем поделиться радостной новостью с приятелем, Маркелий придумал хитроумное вступление.

Был уже вечер. Громадное пространство полыхающего огнями города разделяло приятелей.