Александр Зуев - Через сердце

Маркелий набрал номер, снял трубку и, изменив голос, начал разговор.

— Алло! Это товарищ Брашно?

— Ну-ну! Да, я — Брашно. Кто говорит?

— Что-то плохо вас слышу! Я не ошибся? Это кандидат искусствоведческих наук товарищ Брашно?

— Я к вашим услугам. Кто это?

— Добрый вечер, Степан Петрович! Извините, что потревожил. С вами говорит редактор издательства энциклопедий Энский. Я к вам вот по какому поводу. Был у меня сегодня заморский гость, мистер Гопкинс из Лондона. Он — издатель словарей и справочников. Вроде нас, но… хе-хе!.. помельче. Мы-то левиафаны, конечно, по сравнению с ним…

— Так-с. В чем же дело?

— Видите ли, Степан Петрович, мистер этот затевает прелюбопытнейшую штуковину. Англичане — ведь они страшнейшие систематики…

— Хорошо-с! Но я никак не возьму в толк, при чем тут я?

— Как же — при чем? В самом прямом смысле! Видите ли, мистер Гопкинс задумал выпустить всемирный, справочник справочников по вопросам искусства. Каково? В разговоре с ним я обмолвился — извините! — что вы у нас составитель единственной в своем роде картотеки по русской живописи — на тридцать тысяч карточек.

— Положим, только на двадцать.

— И представьте, дорогой Степан Петрович, этот проныра мне говорит: «Да, знаю». И даже, вот как вы сейчас, поправил меня: «Положим, на двадцать». Я только руками развел: что же это делается? У нас о вашей картотеке знает только узкий круг специалистов, а они там, в туманном Лондоне, уже каталоги на вас составляют!

— Да… так что же вам от меня угодно? Я решительно не…

— Сейчас я заканчиваю. Торговцы они, Степан Петрович, меркантильщики! Начал этот мистер Гопкинс осторожненько: дескать, хочет дать в своем каталоге краткое описание вашей картотеки, а затем — бац! — прямо спрашивает, нельзя ли купить, не продажна ли, мол, ваша картотека. Ну уж тут я не выдержал. Да тут, говорю, надо предварительно снестись с самим министром! Да если хотите знать, говорю, наше правительство этого не допустит!..

— Стоп, стоп! Совершенно напрасно, уважаемый товарищ! Во-первых, я не уполномочивал вас вести разговор в таком духе. Во-вторых, я уже давно расчухал, что это плетет каверзу небезызвестный жулик Маркелий. Думаю: ну-ну, и горазд же работать языком — ему бы в актерах служить, а не по музейной части.

— Врешь, врешь! Не выкручивайся! Ведь поверил, сознайся! Опять поддел я тебя?

— Чертило! Что ты отнимаешь время всякой белибердой? А я-то было развесил уши!..

Какое-то время после этого в обеих трубках перекатывался благодушный стариковский хохоток — с кашлем, с хлюпаньем, с бульканьем. Наконец собеседники настроились на серьезный лад.

— Ну, что у тебя нового? — спросил Брашно.

— Громадная, брат, новость: вчера я нашел «Плачущую старуху» нашего мастера.

— Ты опять за свое? На этот раз не пройдет! Трепач несчастный! И как тебе не надоест? Дожил до седых волос, а врешь как мальчишка!

— Слушай, Степа, слушай! Говорю тебе истинную правду: нашел! Даже скажу где: в магазине у Егорки.

— Брехня! Не верю! Может, подделка какая-нибудь? По моей картотеке она тю-тю! — в Америке значится, брат! Есть косвенные сведения, что она перекочевала туда в чемодане одного дипломата.

— Чепуха! Придется внести в твою картотеку поправочку: сегодня я держал «Плачущую» в своих теплых руках. Это факт! Посмотри-ка, не проходит ли по твоей картотеке некий Бугримов?

— Бугримов? Что-то помнится… Погоди, сейчас проверю.

В телефонной трубке было слышно, как зашаркал шлепанцами Брашно, как долго шелестел какими-то бумагами. Наконец в трубке послышалось его покашливание.

— Нашел Бугримова: житель города Можайска!

— Хм!.. Мне это ничего не объясняет. Кто он такой?

— Учитель рисования. В девяностых годах мастер жил у него два лета на даче.

— Так, так!.. Дальше, дальше?

— Помнишь рисунок девочки с полосатой кошкой на коленях? Так это дочка Бугримова.

— Как звали?

— В письмах мастер называет ее: «Отчаянный вертушок».

— Имя, имя давай!

— Настенька, кажется. Погоди, проверю. Верно, Настенька!

— Ура! Трижды лобызаю твою лысую голову, Степка! Ура твоей знаменитой картотеке! Все сходится. Ура-ура-ура!..

— Что за телячьи восторги? Что ты там скачешь и играешь? Поясни!

— Все сходится, и нет больше сомнений. Она!..

И Маркелий рассказал приятелю во всех подробностях историю посещения магазина Егорки. Рассказал про папку с ученическими рисунками, в которой нашелся картон «Плачущей», про подпись Бугримова на обороте, про старуху салопницу…

— Представь себе: не Марья, не Фекла, а именно Настасья! Верхним чутьем чую: это и есть тот самый «Отчаянный вертушок».

— Стара, должно быть?

— Гиря! Десятипудовая гиря! Да… но как же ее разыскать, Степа? Адреса в твоей картотеке нет?

— Чудак ты! Откуда быть адресу? Сто лет прошло…

— Экая досада! Посоветуй, как же быть? Что будем делать?..

Егорку оба знали слишком хорошо. Если только его волосатые ноздри унюхают, что за сокровище таится в папке, уплывет «Плачущая» в руки какого-нибудь денежного человека, и следов не найдешь. Не упустит Егорка случая заработать тысчонку-другую. И старухе сумеют замазать рот. Все будет шито-крыто.

Надо было действовать осторожно и, конечно, в обход Егорки. После длительного обсуждения друзья решили устроить засаду и перехватить владелицу драгоценной папки где-то на путях к магазину Егорки.

— Так гиря, говоришь? Ничего, не на руках носить! Обязательно меня с ней познакомишь. Эпизод с Бугримовым почти не освещен в биографии мастера. Жажду встречи с твоей Настенькой! — пошутил напоследок Брашно.

Решение взять магазин Егорки «под крепкое смотрение» привело друзей утром в субботу под расписные своды ресторана «Теремок». В широкое окно отсюда отлично обозревалась противоположная сторона улицы. А вход в Егоркин магазин был прямо напротив.

В этот ранний час в ресторане было пусто и сумрачно. Большой зал делила пополам круглая арка. На ней золотой дугой светились буквы славянской вязи: «Наши деды ели-пили просто, зато жили лет по сто».

Витые колонны, подпиравшие арку, были украшены в головной части затейливой лепниной: парами стояли на них петушки, уставив носы и как бы приготовившись к боевому наскоку. На стенах были изображены боярские пиры с ломившимися от яств столами, а сводчатый потолок был расписан причудливым цветочным орнаментом.

Друзья заняли столик у окна и заказали полдюжины пива. Подмигнув в сторону боевых петухов, Маркелий сделал зачин к большому разговору:

— А как ты думаешь, Степа, не пришло ли время ввести в обиход науки этот всеми облаянный «славянский» стиль? Ведь живуч! И в конце концов, чем он хуже какого-нибудь паршивого купеческого модерна?..