Александр Зуев - Через сердце

— Ежели икона повреждена сыростью и ветха от времени?

— Дело нетрудное. Я даже знаю технику расчистки старых икон, — похвалился Ваня.

— Так-с.

Старец отломил половину пирожка и внимательно оглядел кусок со всех сторон, прежде чем отправить в рот. Жевал молча, неторопливо, — как видно, все еще занятый какими-то своими мыслями.

Спросил еще, надолго ли и по какому случаю приехал Ваня в этот городок и есть ли у него тут знакомые. Даже осведомился зачем-то, кто посоветовал ему остановиться у этой хозяйки.

Ваня ответил, что приехал на месяц, на летнюю практику, что знакомых у него нет, а к хозяйке попал случайно, — кто-то на базаре дал ему адрес.

— Так-с, понимаю, — сказал старец.

И круто повернулся:

— Так вот-с… есть одна икона, которая нуждается в поновлении… Возьметесь? За хорошее вознаграждение? Можно деньгами или…

Взгляд старца стал пронзительным, настороженно приоткрылся рот.

— …Или за труды ваши мы сделали бы вам… дарственное приношение: две помянутых иконы. Но… чтобы было все в тайности, — таково условие. Согласны?

Ваня ответил не сразу. Он посмотрел в напряженное лицо старца, обдумывая, нет ли тут какого подвоха. Ему доводилось слышать рассказы о мнимом чуде обновления икон. Не это ли самое ему предлагают?

— А что за икона? Можно ее посмотреть? — спросил Ваня.

Лицо старца мгновенно преобразилось. Он откинулся в угол. Глаза сощурились и спрятались в хитро сомкнувшихся складочках и морщинках. Усы хищно раздвинулись, как две кривые сабли. «Не на таковского капал!» — прочел в его усмешке Ваня.. Но старец тут же стал серьезным.

— В тайности содержится святыня, — сказал он, — в сугубой тайности. И даже мне неведомо ее местопребывание.

— А для чего такая тайность? — полюбопытствовал Ваня.

— Почитается в народе чудотворящей, — доверительно сообщил старец. — Дорожат ею верующие люди, прячут-с.

— А как же с поновлением?

Старец достал пачку папирос, закурил и сквозь дымные волны, поплывшие в избе, испытующе досмотрел на Ваню.

— Это уж будет моя забота: в определенное время она будет доставлена куда нужно. Так как, мастер, согласен?

— Согласен, — не очень решительно ответил Ваня.

— Отлично-с! Будем считать — дело заметано. Итак, за ваше здоровье!

Старец допил водку, опустил четвертинку под лавку и поднялся.

— К богослужению не идете? — осведомился он. — Епископ Вассиан сегодня служит.

— А вы тоже служите?

— Где-е? — с неожиданной злобой протянул старец, кривые сабли его усов раздвинулись и снова сомкнулись. — Разве меня допустят? Отлучили! Епископ-то, — тут у старца сорвалось крепкое словечко, — прости меня господи, поганка могильная, гугнивец! Мы ведь в одной семинарии учились, его Валькой Комаром звали, еле в попишки вылез. Я же студентом семинарию кончил, в академию мог. И он меня от служения отлучает, продажная душа!

— За что же? — спросил Ваня.

— Дескать, от канонических правил отступаю, в ересь, видите ли, впал. Большим богословом у них считается. Бог ослов он — вот кто! С прихода сняли! А ведь я иерей старого рукоположения, не из нонешних!

Горестная обида звучала в голосе старца, и даже слезинки блеснули на глазах. Он трубно высморкался и отвернулся.

— Как же вы живете?

— А вот так и живу — бегствующим попом. По слову апостола: не имамы зде пребывающего града, но грядущего взыскуем.

В монастыре ударил колокол. Старец перекрестился. Потом неожиданно задрал полы подрясника и заправил их под ремень. Достал с печи холщовый дождевик и натянул на плечи. Снял с гвоздя старенькую выцветшую шляпу. И повернулся перед Ваней, как бы щеголяя заплатами.

— Хорош? «На паперти божьего храма стоял просящий подаянья», — с усмешкой продекламировал он и широко, по-актерски, взмахнул шляпой. — Желаю здравствовать, молодой человек. Так договорились, значит? На неделе я вам дам весточку через хозяйку.

— А вы куда? — Ваня поднялся, чтобы поправить лямки туристского мешка за спиной старца.

— Иду восвояси. По образу пешего хождения, хе-хе! — постукал он в пол суковатой палкой.

Ничто не напоминало в нем теперь духовное лицо. Ваня подумал, что, если бы встретил его где-нибудь в дороге на попутном грузовике, старец мог бы сойти за какого-нибудь колхозного пасечника, или сторожа, или плотника-летуна, пробирающегося в поисках заработка.

Старец ушел. И тут же в кухне появилась хозяйка.

— Поговорили с батюшкой? — осторожно спросила она.

— Поговорили. Занятный старик. Только закладывает, кажется? — улыбнулся Ваня, вспомнив свою оправдавшуюся догадку.

— Кто нынче не закладывает? — хозяйка отвела глаза.

— И куда же он ушел?

— Не сказывается он мне. По своим адресам ходит.

В голосе хозяйки Ваня почувствовал нотку неудовольствия, — очевидно, ему не следовало задавать такого вопроса. Тут начиналась «тайность», о которой говорил старец. По всей видимости, и хозяйка — эта маленькая несловоохотливая женщина — была сопричастницей этой «тайности».

У монастырских ворот Ваню обогнала вереница сверкающих автобусов с иностранными туристами.

Он прошел под аркой надвратной церкви, где стены были расписаны картинами из жития угодника, и повернул по обсаженной старыми тополями аллее к каменной громаде собора. На раскидистых вершинах тополей, в густой листве шапками чернели гнезда. Неумолчный грачиный разговор оглашал церковные дворы.

Соборов было несколько, с золотыми и синими куполами, шатровыми колокольнями, глянцевито отливавшими на солнце зеленью черепицы. Это был заповедник старинной архитектуры, охранявшийся государством, о чем гласили дощечки на стенах.

Но церкви были действующие, широкие двери их были распахнуты, в окнах за железными решетками желтели огоньки свеч, — оттуда доносилось пение. И в каменных дворах, полных торжественной прохлады, в гуще богомольцев время от времени мелькали торопливые фигуры монахов в черных, развевающихся одеяниях.

Шла служба, народ теснился около церквей.

Маленький монашек, с кругло подстриженной бородкой, показывал иностранцам монастырские достопримечательности. Две старые дамы в дымчатых очках внимательно слушали его объяснения. Разинув темные рты, они оглядывали сияющие в синеве золотые кресты и зубчатые стены, помнившие нашествие монголов. Вершины тополей качались под ветром, рассеянный шелест листвы, казалось, чем-то дополнял бесстрастную французскую речь монаха. Увешанные фотоаппаратами толстяки в цветных пиджаках молча тянулись за дамами.

Приглядываясь к толпе, Ваня приметил иностранца с киноаппаратом, которого сразу по-художнически окрестил Чертиком. Очень уж был юрок и суетлив этот господинчик! В черных узеньких брючках, туго обтягивающих ляжки, в клетчатой распашонке и синем берете, сбитом на ухо, он то и дело сновал среди богомольцев — потный, веселый, самодовольный.