Александр Зуев - Через сердце

«Чему он тут радуется? Что ему надо?» — подумал Ваня, следя глазом за вкрадчивыми маневрами киношника.

Он уже успел общелкать со всех сторон трех чувашских старушек, старательно нацеливая глазок аппарата на их липовые лапоточки.

Теперь он мягко подкрадывался к длинноволосому страннику. Важно выставляя вперед высокий посох, странник пробирался в толпе, окруженный богомолками. Желтые бельма его вдохновенно смотрели в небо. Он тихо бормотал на ходу:

— Сказано в писании: се гряду скоро! Осените себя крестным знамением, други мои, и молитеся с верой: ей, гряди, господи!..

И, как бы припечатывая эти слова, странник крепко прижимал ко лбу и плечам сложенные щепотью персты.

— Уже близится время… Атомы-то летают, летают!.. — шепотом добавлял странник.

Боязливо крестились старушки и, порывшись в складках юбок, доставали измятые рублевки. Они подсовывали их под локоть страннику, а тот ловким и неприметным движением опускал их в сумку из-под солдатского противогаза.

То справа, то слева возникал Чертик со своим аппаратом.

Высокий монах с мужицким курносым лицом растолкал старушек и взял странника за плечо:

— Вот что, отец, иди-ка лучше за ограду. Нельзя тут собирать людей, не положено. Иди с богом!

Странник поперхнулся и заговорил нараспев, круто сменив тон:

— Властям предержащим повинуйтеся… несть бо власть… аще не от бога…

— Последний раз сказано — уходи отсель!

Странник умолк и, подталкиваемый монахом, вприпрыжку засеменил к воротам.

Аппарат Чертика пискнул последний раз. На сизых от бритья щечках Чертика играли довольные ямочки.

Мягко ступая резиновыми ножками, он побежал назад. А заинтересованный Ваня решил не отставать, — не упуская из виду синий беретик, он шел неподалеку, скрываясь за спинами богомольцев.

Но вот что это такое? Чертик замер на ходу, как охотничий пес, почуявший дичь. Он вертел головой, прислушиваясь: откуда доносится этот плач, похожий на блеяние? И устремился прямо к часовне.

Часовенка притулилась под самой церковной стеной. Круглая, приземистая, с затейливой маковкой, она как бы присела здесь отдохнуть в тени.

В часовне бил источник. Легенда приписывала ему чудодейственные свойства, — не раз будто бы происходили здесь исцеления больных. Сам святой угодник будто бы пил воду из этого родничка. Предприимчивые монахи обработали это «чудо». Они поставили в часовне крест из черного гранита. В перекладинах креста были проложены трубки. Слабые струйки пульсировали в них, и черный крест все время обливался водой, стекавшей в громадную каменную чашу.

Перед часовней вытянулась очередь — с кувшинами, бидонами, кружками и даже с пивными бутылками.

Чертик пробежался вдоль очереди и снова сделал стойку. Жалобное блеяние слышалось совсем близко. Все в очереди повернули головы.

Ага, вот оно! Чертик описал полукруг и сделал заход сзади.

Могучего сложения женщина, вся в черном, с лицом решительным и суровым, шагала к часовне, согнувшись под тяжестью ноши. Так вот откуда шли эти блеющие звуки! На широкой спине матери лежал сын. Он напоминал распятого на кресте — с бессильно поникшей головой, с закрытыми глазами. Тощие ноги его волочились по земле, обутые в женские резиновые боты.

Чертик уже крался следом, чуть не наступая на них. Застрекотал аппарат. Крупным планом, крупным планом взять их — эти резиновые боты!..

Около часовни женщина бережно опустила сына на чахлую травку, пробивавшуюся между камнями, и выпрямилась. Простая деревенская женщина с обожженным солнцем лицом, с сильными трудовыми руками — она с любовью и горестью смотрела на распростертого сына.

— Отдохни, сынок! — сказала она, заправляя под платок выбившиеся волосы.

«Не удался, как видно, сынок-то!» — думали обступившие люди. Только ростом вышел в мать — длинный и тонкий как гвоздь. Лежал на спине, уставив бессмысленные глаза в небо. Маленькое сусличье его лицо было в капельках пота. Губы вздрагивали. Он тихо стонал.

Мать рассказывала сочувственным слушательницам:

— Больной он, женщины, сызмальства припадочный. Уж я ли не жалела, я ли не лечила! И в полуклинику его возила, и каким только докторам не показывала. А что поделаешь? — отказались доктора лечить. Вот и повезла, женщины, ко святому угоднику. С-под Грязовца ехали, где на лошади, где на грузовике, где машиной. И его вконец замучила, и сама с ним набедовалась. А что поделаешь?..

Слабая улыбка трогала ее сильные губы, когда она повторяла этот вопрос: а что поделаешь?.. Видно, последняя привела ее сюда надежда — на чудо.

И вздыхали старушки:

— Моли угодника.

— С верой молись.

— Бог не оставит.

— Помоги, господи.

Опять решительным стало лицо матери, она нагнулась к сыну:

— Ну-ко, Васенька, ну-ко, миленький! Отдохнул? Давай-ка отнесу тя к источнику.

Легко подхватив высохшее тело, она понесла его в часовню. Очередь отступила. И опять вскочил Чертик, выжидавший неподалеку на скамье. Следом за ним пошел и Ваня.

В часовне было сумрачно и прохладно. Старый монах дребезжащим голосом читал на клиросе псалтырь. Струйки воды со звоном падали с каменного креста в чашу.

Парень мучительно закричал. Сочувственные старушки ухватились за его руки и ноги, помогая матери. Они держали его на весу, оплескивая водой из чаши. Горсточками бросали воду в лицо, в глаза, ерошили взмокшие волосы, поливали за ворот. И приговаривали:

— Спаси, угодник! Спаси, угодник!

Неистово бился в их руках парень, он фыркал, захлебывался, задыхался, мотал головенкой. Пронзительный его визг заставил монаха приостановить чтение; он обернулся и, сурово глядя поверх очков, прикрикнул на женщин.

— Ну все, Васенька, все! — сказала поспешно мать и понесла сына к выходу. Снова она опустила его на траву. И села рядом сама. Ласково приглаживала мокрые волосы, положив его голову на колени. По телу сына шла мелкая дрожь, губы были закушены, глаза закрылись, он тяжело дышал.

Скорбно смотрела мать на его мертвенное лицо.

И похаживал вокруг Чертик, роняя на землю черные бумажки, — он на ходу менял пленку.

Чудо не свершилось.

Темные старушки уселись в кружок на траве. В надвинутых на глаза платочках — добрые, морщинистые, сочувственные старушки богомолки.

Подавали советы:

— Ничего, пущай отдохнет маненько.

— Теперь к мощам его неси, мать, к мощам!

— Беспременно к угоднику. Как же!

— Свечечку поставь, записочку о здравии подай.

— Спаси, святой угодник! — набожно крестились старушки.

И снова поднялась мать — высокая, прямая, темная, с твердо поджатыми губами. Затянула потуже концы платка под подбородком, поправила сборки юбки.

— Помогите, женщины, понесу.