Александр Зуев - Через сердце

Ваня засмеялся:

— Так и просидел два лета? Ну, я не таковский, я люблю побродить! — И он прошелся по комнатке, оглядывая обстановку.

Неплохо! Железная койка с чистыми подушками и простеньким ковриком на стене, стол, этажерка, — больше, пожалуй, ему ничего и не надо.

Он повернул выключатель — под потолком зажглась лампочка.

— Хорошо! — сказал Ваня, вглядываясь в угол на осветившуюся икону в серебряной ризе.

И спросил:

— Тут у вас, говорят, старых икон много?

Артемьевна опустила глаза.

— Чего не знаю, того не скажу. Раньше старины-то было много у нас. Были иконы. Стариков надо спросить. Нынче молодежь-то все немоляшки пошли, — им иконы ни к чему. Может, и найдете где. Поспрашивайте.

Она ушла готовить ужин, не сказав ни слова о деле, за которым приехал Ваня.

Старуха явно хитрила, Ваня это понял. Хозяйка в городе сказала ему по секрету, что именно у ней, у Артемьевны, «богато икон запрятано». На это намекнул и старец, когда завел речь о «дарственном приношении» за предполагаемый ремонт «чудотворящей».

«Ну что ж, — решил Ваня, — поживем, пооглядимся, может и подберем ключик, — отомкнется старушка. Завтра же начну ее портрет».

Только с приездом старца все стало яснее.

Мирон Иваныч появился в ночь на субботу, когда все спали. Проснувшись под утро, Ваня слышал чьи-то тяжелые шаги на чердаке. Доски потолка скрипели, за обоями с шуршанием осыпался песок.

— Батюшка там отдыхает, — сказала Артемьевна. Она показалась Ване принарядившейся и в чем-то неуловимо похорошевшей в это утро.

В окно с огорода тянуло дымком, — для гостя топилась баня.

К самовару старец спустился с чердака. Он был в благодушном настроении. Заглянул в комнату Вани.

— Ну как, мастер? Устроился?

Увидел начатый портрет Артемьевны и прихлопнул себя по ляжкам от восхищения.

— Жива-ая! И надо бы лучше, да некуда. Артемьевна, подь-ка сюда! Кра-со-та-а!

И, как бы сличая ее с портретом, поворачивал старуху так и эдак.

— Уж не знаю, как они и писали, сижу-сижу да и задремлю. Не привыкла без дела-то! — как бы извиняясь, усмехнулась Артемьевна.

— Ну, ма-стер! Красота-а! — повторял старец, приседая возле картона.

Видимо, теперь он окончательно уверился в таланте Вани. Уходя, сказал:

— Ладно, будут тебе иконы!

И даже пригласил Ваню вместе похлестаться веничком — на сухой пар.

Банька у Артемьевны стояла на отшибе, в дальнем конце огорода, за густой стенкой подсолнечников. Поэтому они без стеснения распахнули дверцу предбанника. Старец уже разделся и, сидя на порожке, перебирал веник, даже с удовольствием понюхал его засохшие листья.

— Эх и душисты венички у Артемьевны — первого сбора! Да не-ет, дело тут не в одном венике! Хлестаться тоже надо умеючи. Был у меня, слышь, мастер, знакомый банщик, сорок лет в парилке работал. Так у него особый способ паренья был — «с протягом». Будто бы дед его у московского царя в палачах служил, так от кнутобойства ихнего этот «протяг»-то пошел. Бож-же мой, знаменитые артисты к нему париться ездили! Сам Шаляпин! Хо-хо! Ну, посиди тут, а я пойду первый пар спущу. Господи, благослови!..

Согнувшись, он юркнул за дверь. Слышно было, как он бросил на каменку первый ковш. Казалось, вздрогнула банька, пар со свистом прорвался сквозь щелястую дверь. У Вани сдавило в ушах. А старец, покрякивая, поддавал еще и еще. Затем послышалась хлесткая работа веника.

— Дверь держи, пар опустишь! — гаркнул сердито старец, когда вошел Ваня.

Жилистые ноги старца были вскинуты к потолку. Распаленный зноем, он корчился на тесном полке и стегал веником по ногам, кряхтя от наслаждения и даже слегка постанывая.

У Вани перехватило дыхание, в глазах пошли темные круги. Горячий воздух обжигал кожу. Запах крепкого пота смешивался с чадным угарцем, сочившимся из каменки.

Старец свесил всклокоченную голову:

— Что? Геенна огненная? Давай-ка, мастер, помучь мне спину!

Он перевернулся и уткнул голову в руки.

— Бей не жалей!

Ваня размахнулся и со всей мочи хлестнул старца по широкой спине.

— Шибче, шибче! — приговаривал старец.

Кровавые рубцы выступили на круглых его плечах, спина стала багровой, а он все требовал:

— Ты с протягом давай, с протягом!

— Не умею я с протягом, — сдался Ваня, он обессилел и готов был опрометью выскочить из этого пекла на воздух.

— Эх ты! Давай-ка поучу. — Старец слез с полка, весь исполосованный, тяжко дышащий, залипший листьями. — Полезай на верхотур!

И не успел Ваня сесть, как старец снова поддал пару. Горячий ветер пригнул Ваню к полку, он вытянулся, и в тот же момент на него посыпались обжигающие удары.

— Вот как надо! Вот как надо!

Ваня завертелся вьюном, казалось, кто-то дерет его огненными когтями, и кожа летит клочьями, и вот-вот остановится сердце.

— Хватит! — отчаянно крикнул он и, сорвавшись с полка, вслепую бросился за дверь. Почти в обмороке он вытянулся на полу предбанника, жадно глотая воздух. Сердце колотилось, в ушах токали молотки. Все представлялось черным вокруг, даже синева утреннего неба казалась затянутой темной кисеей. Лишь постепенно все приняло обычные краски и оглохшие уши начали слышать сухое стрекотание кузнечиков в траве.

Блаженная истома охватила тело. Ваня положил голову на порожек и закрыл глаза. А за дверцей все еще слышался плеск воды, похлестывание веника и довольное покрякивание старца.

Наконец он вышел — веселый, кудлатый, с дымящимися от пара плечами, чем-то похожий на хмельного рубенсовского сатира — не хватало только зеленого веночка вокруг плешивой головы.

— Живой? — спросил он Ваню.

— Еле живой, — улыбнулся тот.

— Э, молодо-зелено! А я вот точно двадцать годиков с плеч сбросил.

Старец поиграл круглыми плечами, достал папиросу, закурил и присел на порожек. Шумно, с наслаждением сделал несколько затяжек. Было видно, как часто вздрагивает его волосатый сосок — под ним клокотало разгоряченное сердце.

— Не боитесь, что кондрашка хватит, Мирон Иваныч?

— Э, как говорится: «и есть будем, и пить будем, а смерть придет — помирать будем». Так-то, мастер!..

Старец ухмыльнулся, загасил о порожек окурок и стал одеваться.

Заговорил деловито:

— Так вот, мастер, сегодня доставят сюда Убиенную. Тут в баньке и учинишь потребный ремонт, никто тебе не помешает.

— Какую Убиенную?

— Честный образ божьей матери Убиенной, — раздельно сказал старец. — Не слыхал? Ты каких богородиц знаешь?

Ваня перечислил виденные в музее иконы владимирской, смоленской, казанской, донской, грузинской, троеручицы, неопалимой купины, всех скорбящих радости. Даже вспомнил богородицу — «зовомую толгской». Нет, Убиенной он никогда не видал и даже не слыхал о такой.