Александр Зуев - Через сердце

И опять потащила она свою горькую ношу по каменным площадям монастыря, к той церкви, где лежали мощи угодника. Темные старухи бежали рядом и крестили мелкими крестиками стонущего на ее спине сына: «Спаси, угодник».

И снова откуда ни возьмись появился около Чертик со своим аппаратом.

Ваня уже начал разгадывать складывающийся на ходу сценарий киношника. О, это будет язвительный, взятый с натуры рассказ о том, что, вопреки стараниям безбожных коммунистов, богомольная Русь жива, религия осталась непобедимой. Кадр за кадром наматывается на катушки потрясающая повесть об этом…

К мощам протянулась длинная очередь, — хвост ее загнулся за угол, она извивалась змеей по церковному двору, втягивая бесконечные кольца в темное отверстие входа.

И когда подошла сюда мать со своей ношей, отступила очередь, очистив ей дорогу туда — в темноту, где над серебряной ракой угодника теплились розовые и синие лампады. Она опустила сына на каменный пол, трижды издали сделала земной поклон угоднику, выпрямилась и пошла в притвор заказать поминание.

Иеромонах с длинными льняными волосами принимал с тарелочки записки и, изредка взмахивая погасшим кадилом, однообразно бубнил молодым баском:

— Еще мо-олимся о упокоении рабов божи-их… Еще мо-олимся о здравии и спасении рабов божиих…

И сыпал бесконечные имена Иванов, Петров, Василис и Степанид.

И на каждую прочитанную записочку нестройно откликался добровольный старушечий хор:

— Господи, помилуй!

Сын лежал тихо. Казалось, он был рад, что его оставили в покое. Прямо над его головой стоял высокий подсвечник, на нем все время меняли свечи. Тянувший по церкви сквознячок трепал язычки пламени, и растопленный желтый воск капал на обеспамятевшего парня, — тот даже не чувствовал.

Чертик стоял в сторонке и со скукой оглядывал церковные своды. Картины адских мучений смотрели на него. В языках гееннского пламени жарились грешники, зацепленные крючьями кто за ребра, кто за шею. Тут же сидел и главный распорядитель этой адской кухни — сам сатана, нестрашного вида старичок с рогами. На коленях его приютился крохотный Иуда с денежным мешочком.

Недурно бы вмонтировать эту средневековую мазню в будущую картину. Чертик прошелся по церкви и незаметно щелкнул аппаратом.

Мать вернулась с пучком свечек. Боязливо оглядывая иконы, зажигала и лепила свечи на все подсвечники. Крестилась и кланялась перед каждой иконой.

Поднимаясь на цыпочки и вытягивая шею, следил за ней Чертик. И вдруг ринулся вперед. Наступал решающий момент.

Мать подошла к сыну, твердые мужские складки легли на ее побелевшем лице. Иеромонах поднял ее записочку.

— Еще мо-олимся… — обернулся он к матери, как бы приглашая ее действовать.

И та торопливо упала на колени, подхватив на руки сына. На коленях поползла она к раке и не сводила молящих глаз с иконы бородатого угодника. Она как бы показывала ему немощного сына и требовала, требовала…

— …о здравии и спасении… болящего раба божия Ва-си-ли-я, — гудел иеромонах, позвякивая кадилом.

— Господи, помилуй! — откликнулись старухи.

Приостановленная на время очередь ждала. Все смотрели, все ей подсказывали: «Дай приложиться!» — и мать, вскочив с колен, как-то странно, одним движением, сунула сына вперед головой к мощам, — так, вероятно, сильными руками своими она подавала хлебы в печь у себя дома.

Наблюдавший со стороны Ваня понял, что у парня скован позвоночник, — этим объяснялась необыкновенная прямизна его длинного тела. Точно весь он был надет на стальной стержень. И видно, жестокой болью пронзило его это резкое движение матери — глаза парня остекленели от муки, он замотал головой и завыл по-звериному, не по-человечьи. Он бился головой о серебряную крышку раки, и тощие ноги его в женских ботах болтались в воздухе.

А мать все держала его на весу, и по лицу ее катились быстрые слезы. И Чертик, приладившись, глазком своего аппарата ловил эти сверкавшие на смуглых щеках искорки. Ведь это были настоящие, неподдельные, отчаянные слезы, не идущие ни в какое сравнение с глицериновыми слезами знаменитых кинокрасавиц. Это были драгоценные кадры!..

Ваня не выдержал. Он протолкался вперед, подхватил ноги парня и потащил его прочь от раки.

— Пойдем, мать! — громко дыша, сказал он. — Не надо его мучить, неси его на воздух.

Ваня чувствовал, что ему самому нечем дышать здесь. Низкие своды давили.

Она благодарно оглянулась на Ваню, и они пошли вместе, неся окостеневшее, обморочное тело. Толпа расступалась перед ними, и мать кланялась на ходу всем и повторяла тихо:

— Сподобились, слава те господи, сподобились!

Бороздки слез еще не высохли на ее лице.

Чертик шел за ними по пятам. Ваня несколько раз слышал то сзади, то сбоку попискивающий ход ленты в его аппарате. Это были заключительные кадры.

Глаза Чертика не упускали ничего. Он проследил, как бережно укладывали опять материнские руки сына на траву, и как тот пришел в себя, и как мать достала из кармана пачку «Бокса» и, вставив ему в рот папиросу, поднесла спичку, по-мужски прикрывая ладонями от ветра. И как жадно задышала цыплячья грудь парня, и как из его сусличьего ротика выпорхнули клубочки дыма.

И еще со всех сторон обстрелял Чертик фигуру матери. Пригорюнившись, она смотрела на сына, на его вздрагивавшее от перенесенных страданий лицо. Подперев ладонью щеку, она не сводила с него умиленного и горестного взгляда. Как она была похожа на эту русскую богородицу, смотревшую с церковной стены!

Да, не свершилось чуда. Зато какая концовка для картины: это скорбное, темное от полевого загара лицо русской бабы — наплывом переходящее в благостный лик восточной мадонны. Великолепная находка!..

Чертик последний раз пискнул своим аппаратом и отбежал в сторону. Он вытер потное лицо и закурил сигарку. Сел в тени тополей на уединенной скамейке. Круглое лицо его дышало упоением. Да, не напрасно он поехал в Россию. Ведь эта лента наверняка окупит все его дорожные расходы, а возможно, принесет и прибыль.

Не этим ли хвастался он, когда на скамейку присели знакомые туристы с молоденькой переводчицей? И почему все они весело хохотали, слушая его возбужденный рассказ?..

Не заметил Чертик, что все утро следили за ним чьи-то внимательные глаза. Эти глаза смотрели теперь на него в упор, смотрели с гневом.

Перед скамейкой стоял Ваня.

— Извините, — обратился он к веселой переводчице, — могу ли я задать вопрос этому господину? Для чего снимал он все это?

Все вскинули на Ваню глаза, и — погасли улыбки.

Этот парень, с большим измазанным красками ящиком в руке, совсем не был похож на бродивших в ограде богомольцев. Чертик оглядел его мужицкую шевелюрку, синюю широкую блузу и узенькие брючки с нашитыми карманами. Кто он — маляр, художник?