Александр Зуев - Через сердце

Иннокентий Васильевич с увлечением взмахнул старой тетрадью. Он рассчитывал заинтересовать племянницу столь восторженно представленной фигурой прапрапрадеда. Но племянница, как было заметно, не особенно внимательно слушала его — в спокойных ее глазах, уставленных за окно, проплывали какие-то сторонние мысли.

— Тебе, видать, неинтересно это? — огорчившись, попрекнул он племянницу. — Может, поинтересуешься, чем кончилось дело? Все-таки родственник!

— Ну скажи, — благодушно улыбнулась племянница.

— Такие, видишь ли, не каялись и пощады не просили. Такие плохо кончали.

Иннокентий Васильевич открыл последнюю страницу тетради и, оглядев племянницу проверяющим взглядом поверх очков, прочел приговор:

«За столь заматерелое упорство и злокозненное пронырство, противное тишине государства, горный военный суд мнением своим положил: наказать шпицрутеном через тысячу человек один раз и, поставя штемпельные знаки, отослать в Нерчинске заводы в каторжные работы».

Некоторое время оба они помолчали, как бы взвешивая меру преступления своего предка с мерой назначенного наказания. И, сделавшись несколько торжественным, Иннокентий Васильевич подвел итог:

— Он оказался жиловатым, наш пра-пра-пра! Пройдя сквозь тысячу палок, остался жив. Отбыл каторгу в Нерчинске и вышел на вечное поселение. Наша ветвь пошла от сына его, Семена Филипповича, я об этом точно дознался. Так-то вот, девуленька! Ты в нашем роду самая молодая отрасль. Никогда не забывай, что род наш пошел от простого рабочего, сосланного царем в Сибирь. У нас хорошая родословная, ты можешь гордиться.

Хорошенькая племянница поднялась и бережно расправила пышный свой сарафанчик-раздуванчик. С улыбкой посмотрела на дядю:

— Перед кем же гордиться? Теперь пролетарского происхождения нигде не спрашивают.

— А ты перед собой гордись! Будущим сыновьям и внукам передавай. Вот что!..

— Для чего это? — полюбопытствовала племянница.

— Для того хотя бы, чтоб не зазнавались, не отрывались от народа, помнили, чья они плоть и кость. Ну, и чтобы семейные традиции хранили. Ты вот как это объяснишь, что в нашей большой семье пятеро стали большевиками? Не думаешь ты, что свойства характера передаются из рода в род? Не сказался ли тут древний дух бунтарства, скрыто и незаметно унаследованный нами от далекого пра-пра-пра Филиппа? Что ты на это скажешь? В себе ты этого духа не чувствуешь?..

Племянница звонко расхохоталась. И тут же посерьезнела, призадумалась, заговорила, как бы проверяя себя:

— Да… может быть… возможно, ты прав, дядя Кеша…

Она церемонно присела, подставляя дяде щечку для поцелуя.

— Я пошла, дядечка. Так как звали нашего пра-пра-пра?

— Уже забыла! Филиппом звали.

— Да, Филиппом! Пойду расскажу тете Ларе.

В распахнутое окно Иннокентий Васильевич смотрел, как она переходила улицу. Как бы чувствуя, что ею любуются, она шла медленно, слегка покачивая модной зонтообразной юбкой. Солнечные зайчики, пробегая по стройной ее фигуре, золотой вспышкой на мгновение осветили высокий тюрбан прически. Да, вот и выросла племяшка!..

Начать с того, что ее звали Светланой.

Имя не народное, не коренное — литературная придумка поэта Жуковского. Вроде державинской Плениры.

Впрочем, дома все звали ее Светкой. Это было проще и даже как-то подходило тоненькой, золотоволосой девчурке с фарфоровым личиком.

Нежное растение, городской цветок — что-то из нее выйдет, не раз задумывался, бывало, Иннокентий Васильевич.

Светка росла без матери. В кабинете отца висел портрет молодой женщины с решительными строгими глазами — это была мама. О ней почему-то редко вспоминали в доме. Светка ее совсем не помнила; только когда подросла, ей рассказали, что мама работала врачом в каком-то институте и умерла от заражения крови.

Отец Светки был крупным работником министерства — в приятельском кругу он шутливо называл себя действительным тайным советником. Про него давно говорили: без пяти минут министр. Дома он бывал мало, и дочерью ему заниматься было некогда. Сразу после смерти жены он выписал из Сибири сестру Ларису воспитывать Светку и приглядывать за хозяйством.

Тетя Лара жила на пенсии. Но нельзя было отказать высокопоставленному брату, тем более она была старшей в семье и по неписаным наследственным правилам считалась замещающей давно умершую мать. Получив письмо брата, она тут же собралась ехать.

Это была толстая, благодушная, еще очень подвижная старуха, все время дымившая папиросой, — в сибирской партийной организации она ходила под шутливой кличкой Паровоз. Когда-то она была рьяной педологичкой и даже писала статьи о детском воспитании. Но потом педологию объявили лженаукой и упразднили, а тетя Лара переключилась на хозяйственную работу, пока не подошел пенсионный возраст.

Светке за ее широкой спиной жилось неплохо. Тетя Лара смотрела на дело просто:

— Нас в большом бусловском гнезде семеро было. И никто не воспитывал, а все вышли в люди.

Племянница росла, переходила из класса в класс, казалась послушной и доброй. Тетя Лара даже обиделась, когда однажды классная руководительница отметила в Светке черты скрытности и упрямства. Подумаешь! Все мы были детьми и все были упрямыми. А Светка единственная у отца дочка, почему бы ей иной раз и не покапризничать? Выровняется со временем!..

Никто не мешал Светке выбирать друзей во дворе громадного дома, где они жили. Никто не следил, какие книги она читает, что смотрит в кино, чем развлекается. Постепенно тетя Лара перестала замечать, что идет на поводу у своей любимицы.

Из всей родни Светка очень любила сибирского дядю Кешу.

Иннокентий Васильевич, приезжая на пленумы и конференции, каждый раз навещал тетю Лару и преуспевающего по службе брата, Светкиного отца. К огорчению юной племянницы, дядя Кеша всегда останавливался в гостинице. Говорил, что там ему удобнее, — придут побалакать старые друзья, ресторан рядом и никого беспокоить не надо.

По субботам у отца иногда собирались приятели-преферансисты. Когда Светка была совсем маленькой, ей разрешалось посидеть у каждого на коленях. Они приносили ей дорогие игрушки и сласти. Щелкали, чтобы позабавить Светку, заграничными зажигалками. А один каждый раз повторял незамысловатую сказку: «Пиф-паф, ойе-ой, умирает зайчик мой!» Потом гости садились за зеленый столик и забывали о Светке. Светку уводили спать.

Совсем не такой был дядя Кеша. Все в нем было непохожее. Даже шуба у дяди Кеши называлась по-особенному, как казалось Светке, вкусным словом — борчатка. И большие меховые рукавицы — лохматками.

Однажды Светка надела эти громадные, мягкие, теплые рукавицы. Уткнулась в них носиком: