Галина Демыкина - Просторный человек

— Ого! Прижизненный Гоголь! — И обернулся весело. — Кто это из писателей сказал: «Мы все вышли из «Носа» Гоголя!»?

— Кто здесь? Кто пришел? — послышался капризный голос.

— Это я, мама. И еще один человек.

— Можете войти ко мне.

Это было с ее стороны милостью и жертвой, но Вадим предпочел бы побеседовать с Валентином вне общества матери.

О, она была в своем лучшем виде — с бережно причесанными волосами, туго стянутыми у затылка, в черном платье со светлой отделкой, очень тоньшившем фигуру и украшавшем лицо.

Женщина сидела возле накрытого к чаю стола и повернулась на звук открываемой двери.

— Познакомься, мама, это Валентин Соколовский, который НЕ будет моим сослуживцем.

Молодой человек потянул было руку, но она не сделала ответного движения, и он вспомнил, что женщина должна первая.

— М… простите. Действительно я Соколовский.

— Ну что ж, очень мило.

— Я на секундочку.

— Садитесь пить чай.

— Я, собственно…

— С пирогом. Отличный домашний пирог.

— Ну, разве что…

— Нина! Нина Ниловна!

В комнату вплыла толстая женщина, тоже познакомилась с Валентином, быстро разлила чай, внесла и нарезала пирог. А Варвара Федоровна тем временем потянулась изящной змеиной головкой к гостю:

— Скажите, Валентин… Ведь вы тоже занимаетесь биологией, не так ли?

— Да, да. Разумеется.

Она снисходительно улыбнулась:

— Почему же «разумеется». Впрочем, у меня к вам весьма э… серьезный вопрос. — И тронула холеной своей рукой с хорошо отполированными ногтями его не по росту большую руку. — Только не подумайте, что это для поддержания разговора. Это — не праздное. Так вот. Мне попалась книжка о существовании у человека третьего глаза.

— А? — подскочил Валентин.

Он весь был вздернут, взведен, но еще и чуть пародировал свою вздернутость. И это уже было другое дело. Это давало представление об уме, вносило дополнительный шарм. Вадим не сразу понял это. Мама расслабленно, как в начале всякой беседы, говорила свое:

— В этой книге есть об индийском слепом из Махаратта, который мог читать книги с помощью внутреннего глаза. И — о йоге, который жил в Лондоне и ездил на машине по шумным столичным улицам с завязанными глазами. Вы не слыхали?.. Вернее, что вы, как ученый, скажете об этом?

— Я… не знаю. Нет, не знаю. Полагаю, что видеть одним только зрительным нервом или с помощью центра зрения в мозгу… Нет, природа не так расточительна, чтобы снабжать человека ненужным органом, да еще таким сложным и хрупким, как глаз, если бы можно было и без него!

— Но избранным! — запальчиво отпарировала женщина. — Как дар, как ясновидение, например!

Валентин не то чтобы не заметил ее взволнованности, а вроде бы попытался погасить ее.

— Некоторые ученые, — сказал он, переходя на серьезный (и вместе не очень серьезный) тон, — ясновидение считают атавизмом. Ну, знаете, как у животных: у них тоже ведь есть дар предчувствовать пожары, землетрясения, смерти. Я, честно говоря, не занимался этим вопросом, но мне кажется, его решение не найдено. Впрочем, в Америке созывают конференции, посвященные необъясненным явлениям. Пока необъясненным…

— Пока! — откинулась в кресле Варвара Федоровна. — Ха-ха! Пока!

— Сейчас многие увлекаются этим, — опять, переча ей, сказал Валентин, давая понять свое остывание к теме. — Лично я нигде не встречал хоть сколько-нибудь убедительных доказательств з а.

— А против? — наклонилась к нему женщина. — Да вы пейте чай, дорогой мой невер!

— О, это другое дело! — повеселел Валентин и принялся уминать пирог, изображая человека изголодавшегося (хотя ясно было, что и в самом деле голоден).

Теперь Вадим хорошо различал игру и гримасы его несимметричного подвижного лица, оценивал артистичность и не смущался неудачной беседой мамы, поскольку в реакции молодого человека была не только шутливая серьезность, но и сквозь это как-то (непонятно, как ему удавалось) веселая почтительность, — уважение ребенка ко взрослому, мужчины — к женщине, и притом красивой. И мать, конечно, все это улавливала.

— Ну, а п р о т и в вы встречали доказательства?

Валентин промычал, быстро закляцал зубами, изображая ускоренное прожевывание — из почтительности, — чтобы ответить.

— Я где-то читала, — улыбнулась Варвара Федоровна, — что предчувствия — это тень, которую бросают впереди себя грядущие события.

— Красивый поэтический образ, не более того… — вставил Вадим, уже испытывая неловкость за эту «поэтичность». Перебирает, ох перебирает маманя!

— Я понимаю, мой дорогой. Это-то уж я понимаю. Но изящно, правда? И наглядно.

Валентин жадно заглотал кусок, жадно запил его чаем, забыв про сахар, и стал прощаться.

— Простите, это очень неловко, прямо от стола. — Ему не было неловко, он снова играл свою невоспитанность и неловкость.

— Валя, — сказала Варвара Федоровна. Она явно оценила талантливость гостя. — Валентин, я дам вам эту книжку… Ну, про глаз. Прочтите ее, очень прошу вас. И объясните мне. Я ведь тоже не верю в это. Но может, есть какое-нибудь научное объяснение. Это, повторяю, не праздная просьба.

Он взял из протянутой ее руки книжечку в синем переплете и, прощаясь, крепко сжал эту руку.

— Ой, господь с вами, Валя! У меня же перстни. Есть, кажется, такая пытка — надевают на пальцы перстни и сжимают.

— Простите, простите, Варвара Федоровна, я ужасно неуклюж. Не сердитесь. Вы такая прекрасная женщина. Я постараюсь вникнуть. Да. Постараюсь.

— Ну, спасибо, мой мальчик. — И она нежным и очень женственным движением провела рукой по его лицу. Он вспыхнул, задвигал головой, выходя из комнаты, уронил и подхватил стул…

Уже на пороге квартиры сказал вдруг провожавшему его Вадиму:

— Дело в том, что в жизни… У вас удивительная мама. Попросите у нее прощения за меня… Я посмел спорить, что за глупость такая! Она, между тем, в чем-то глубоко права. Знаете ли, бывает что-то неразгаданное и странное… только не смейтесь… Например, несколько судеб у человека. Или потребность в них. Предназначенность не для одной. У некоторых. Да, впрочем, у многих. А проживает он одну. Единственную. И то половину просыпает, часть — в мелочах. А про другую только догадывается. Вы не замечали?

— Я понимаю, о чем вы, — отозвался Вадим, хотя никогда не думал об этом. — Оттого, вероятно, и томит, и неймется иному…

— Вот-вот! — перехватил Валентин. — Люди попроще ищут другое состояние, другое свое «я», уходят в вино, кто-то в путешествия, в авантюры: будто ты и — не ты.

— Искусство — тоже…

— Да, да, и искусство, разумеется. Я вот думал, Вадим Клавдиевич: может, прежде люди могли превращаться в кого угодно, в кого захотят. А? Не зря ведь у греков такие боги: то он тебе простой смертный, то — дерево, то — лебедь…