Габиден Мустафин - Избранное. Романы

Мейрам недовольно скривил губы:

— Проверить!.. Вот и Сергей Петрович до сих пор проверяет.

Ардак молчала при этом разговоре, но теперь и она вмешалась:

— Сергей Петрович только в том случае принимает решение, если окончательно убежден, что предложение правильное. И, по-моему, разумно поступает.

— Да ведь пока мы окончательно убеждаемся, время проходит.

— Так что ж, по-твоему, всякое изобретение можно принять без тщательной проверки и без научно-технического обоснования?

— Ничего подобного! Я хочу сказать, что не нужно бояться нового, нужно смелее вводить все новое.

— Осторожность — не трусость, Мейрам. А бросаться очертя голову в неизвестность — не храбрость. Это вещи различные, — рассудительно заметила Ардак.

Ей не впервые приходилось сдерживать своими советами нетерпеливого Мейрама. При этом она всегда находила в себе должный такт, подбирала спокойные слова. Мейрам нередко прислушивался к ее советам.

И сейчас он перестал горячиться, задумался. Его раздражение было понятно Ардак. Вместе с Ермеком он только что был на техническом совещании. Щербаков выступал против некоторых поспешных, еще недостаточно проверенных предложений. На людях Мейрам не хотел вступать в спор с ним. Но здесь, дома, дал себе волю.

С доброй улыбкой Ардак добавила:

— Иногда наш Мейрам хочет один руководить всей Карагандой. Ему представляется, что только ему люди обязаны своими успехами. Да если бы Сергей Петрович был робким человеком, Караганда никогда не разрослась бы так широко.

Ермек поддержал молодую женщину:

— Мы Щербакова не первый день знаем. Семь раз отмерит, прежде чем отрезать. Ты ему предложишь: «Давай сделаем вот так». А он сейчас же в ответ: «А что из этого получится?» Я тоже считаю: это не боязливость, а трезвая, разумная предусмотрительность, желание избежать возможных ошибок.

— Время не ждет. Решают время и темпы, — все еще не сдавался Мейрам.

В пылу спора они не заметили, что рюмки полны, ужин остывает.

Ардак напомнила:

— Ереке, вы забыли о рюмке. Пейте! Вам дай волю, вы и во сне будете твердить «шахта» да «шахта».

— И о рюмках, и о закуске забыли. Нехорошо, — спохватился Мейрам.

Беседа приняла более спокойный характер. Вспомнили Жанабыла. Не забываются близкие товарищи! Наперебой вспоминали забавные его выходки, острые словечки. Все соскучились о нем, нетерпеливо ждали, когда он вернется. Сейчас Жанабыл учился в Москве, в Высшей партийной школе.

— Способный он джигит! — сказала Ардак. — В последнем письме пишет: «Сначала я писал «шай кушайт», а сейчас и по русскому языку у меня отличные отметки». Вы, Ереке, тоже начали с «кайла едет», а теперь окончили Промакадемию. А вот наш Мереке только и знает, что долбит: «Нужно расти», а сам что-то не слишком торопится с ростом. Мейрам смущенно оправдывался:

— Если бы у меня было столько свободного времени, сколько у тебя, я, наверно, уже давно доктором наук стал бы.

— А кто это повторяет: «Если человек не растет, значит, он не умеет распоряжаться своим временем»? — уколола Ардак. — Ты так долго тянешь с защитой кандидатской диссертации, что, пожалуй, на защиту докторской у тебя и жизни не хватит.

— Знаешь, — повернулся Мейрам к Ермеку, — все-таки до чего ж надоедлива эта ваша учительница! Никак не может понять: я урывками, между делом готовлю диссертацию. А она все недовольна. Ей что? Вернется из школы — и свободна. А у меня что ни вечер — какое-нибудь совещание.

— Не-ет! Ты не прав, — решительно возразил Ермек. Подняв над столом свою увесистую руку, он погрозил пальцем. — Ты положительно не прав. Нам с Жанабылом тоже казалось, что на учение не хватит времени. И если бы Ардак не донимала нас: «учитесь», — не вышли бы мы в люди. Жанабыл не учился бы сейчас в Москве, а ходил бы по свободным вечерам в цирк, глазеть на клоунов и наездниц. А я не пошел бы дальше забойщика. Ардак любит науку и других приучает любить ее. Я, дорогая, на всю жизнь должник перед тобой. Жанабылу хорошо, он уже расплатился. Он говорит: «Я помог их женитьбе и этим погасил свой долг».

Рассмеялись. Беседа текла не иссякая. Было о чем поговорить — многое испытано и пережито вместе. В прошлом они встретились молодыми: по возрасту или по знаниям. Караганда росла на их глазах. Они сами создавали ее. Живая история всегда интересней, чем та, о которой пишут в книгах…

Только когда часы пробили три, Ермек поднялся с места. Мейрам вышел проводить его. В это время зазвонил телефон. Ардак взяла трубку.

Говорила Антонина Федоровна.

— Мой старик что-то расшумелся. Только сейчас прилег. А у вас как?

— И наш горячился не в меру. Мы с Ермеком кое-как успокоили его.

— Что у них произошло там, на совещании?

— Не знаю. Должно быть, поспорили. Хотя Мейрам уверяет, что все время молчал.

— Он-то молчал, зато другие за него говорили. А ведь моего старика не проведешь! Сердится: «Хоть и молчит, а знаю, что Мейрам не на моей стороне».

— Вы не волнуйтесь, Антонина Федоровна. Поспорят и помирятся. Не впервые!

Вернулся Мейрам. Ардак положила трубку. Мейрам остановился у приоткрытой двери детской комнаты, где спали Болатжан и Шекер.

Ардак подошла к мужу, тихонько потянула за руку:

— Пойдем, я расскажу, какой у нас с Шекер был интересный разговор.

Она смотрела на Мейрама улыбающимися, черными как у сайги, глазами. Взявшись за руки, они пошли в спальню.

В конторе первой шахты шло производственное совещание. Среди собравшихся были Ермек, Акым, Сейткали и Исхак. Все четверо — старые друзья. Желание у них одно: поднять, улучшить работу шахты. Но как это сделать? Вот тут они и расходились в мнениях. Разговор становился все горячей.

— Техника-то у нас новая, а организация труда в лавах старая! — выкрикнул распаленный спором Исхак и стукнул кулаком по столу. — Для чего же, спрашивается, мы ездили в Донбасс?

Исхак был старше других по возрасту. Недавно его избрали секретарем партбюро. Всего час назад, памятуя о своих летах и партийной должности, он старался сдерживать наиболее горячих спорщиков, а теперь и сам разошелся.

— Неправильны ваши графики! Пересоставьте! — кричал он, уставившись выпуклыми глазами на Ермека. — Не так в Донбассе составляются графики!

Ермек промолчал, но лицо его залилось краской. Обидно выслушивать подобные упреки. График он составлял вместе с Аширбеком.

Разгоряченный словами Исхака, заговорил предшахткома Сейткали. Широкие ладони он положил на стол, его толстые кривые пальцы беспокойно шевелились.

— Шахтком придерживается такого же мнения. График надо пересмотреть. Почему у нас один цикл растягивается на два дня? График в этом повинен! Мы за последние пять дней недодавали по пятнадцати процентов нормы. Этак за месяц задолжаем государству тысячу тонн угля. Разве этого ждали, когда механизировали шахту? Разве для этого наш заведующий Ермек ездил на учебу? Наша шахта никогда еще не попадала в такое трудное положение. Стыдно людям в глаза смотреть!..