Габиден Мустафин - Избранное. Романы

— Э-э, новенький рабочий — это все равно что в старину пришелец из другого рода, — проговорил наконец один из тачечников.

Это был высокий, черный, словно закоптелый, скуластый человек лет сорока пяти. Десны, что ли, у него зудели или была такая привычка, но он часто жевал челюстями и при этом скрипел зубами. Его маленькие, глубоко запавшие глаза всегда были неспокойны, перебегали с одного предмета на другой. В лицо его почтительно звали «отагасы», а за глаза — «Кусеу Кара» [39] Кусеу Кара — черная кочерга. . Все работали в одном забое, но друг друга знали еще мало: недавно приехали на промысел.

— Что зря жаловаться, мы ведь приехали сюда по доброй воле работать, а не чай пить, — сказал один из кайловщиков.

Но Кусеу Кара резко перебил его:

— Согласен хоть на сковородке жариться, только бы не переносить позора! Этот десятник Сейткали своими попреками меня до печенок прогрыз.

Молоденький рабочий, заикавшийся чуть ли не на каждом слове, беспокойно переводил свои карие навыкате глаза с одного товарища на другого. Набравшись смелости, он вмешался в разговор старших:

— С-с-сами виноваты. Только десятника умеем ругать. Вот если бы работали, как Ермек, т-тогда и десятник на задних лапках плясал бы перед нами.

Кусеу Кара ощетинился, словно еж:

— Не болтай, заика! Ишь, смолоду научился языком трепать! Ермек — старый рабочий. Его всегда будут возвышать, а нас — принижать.

Парень вскочил с места. Он густо побагровел, его большие глаза чуть не вылезли из орбит. От гнева он заикался еще сильнее и насилу выговорил:

— Т-т-ты, наверно, к-к-кулак!

— Довольно! — крикнул Хутжан. Громкий голос его эхом прокатился по шахте. — Кулак, кулак!.. За болтовню принялись. Беритесь-ка лучше за инструменты, отваливайте уголь!

Работа шла молча. Смена близилась к концу, но у Хутжана глубина вырубки породы не превышала сорока сантиметров. Этого было слишком мало. Хутжан досадовал: сегодня, как ни старались, бригада дала всего полнормы. Стыд ли его мучил, или в самом деле он плохо себя чувствовал, но, закончив подрубку, сказал:

— Отваливайте пласт сами. Я пойду. Недавно в борьбе мне повредили бедренную кость. Что-то она у меня разболелась.

Подрубить забой труднее, чем отвалить пласт. Кусеу Кара легко справился с отвалом. Оба тачечника вперегонки бросились отвозить уголь к бадье. Вероятно, Хутжан еще не успел дойти до дому, когда весь уголь небогатого отвала уже был подан к бадье.

Кусеу Кара заботливо сказал юноше:

— Ты, парень, иди! Я вижу, ты устал. Крепи мы тут вдвоем с Жумабаем поставим. Дождемся десятника, замерим выработку.

Паренек послушался и ушел. Оставшиеся двое принялись ставить крепи. Спустя несколько минут Кусеу Кара сказал своему молчаливому напарнику:

— Эй, Жумабай! Заработком интересуешься?

Пока Жумабай собирался ответить, прошло немало времени. Сначала он развязал шнур, подтянул спадавшие овчинные штаны, завязал шнур потуже. Только проделав все это, он сказал:

— Понятно, каждый приехал, чтобы заработать.

— Хорош будет заработок от сорока-то сантиметров!

— Ничего не сделаешь. А что до меня — я сил не жалел.

— А ведь денежки лопатой можно загребать.

— Как же это? Научи, дорогой.

— А умеешь держать язык за зубами?

— Если бы не умел, не хранил бы в душе тайну нашего хазрета.

— Что за тайна?

— Этого не спрашивай, дорогой. Это у меня глубоко запрятано.

— А если так, то и ты у меня о заработке не спрашивай.

Этими словами Кусеу Кара привел в полное смятение Жумабая. Всегда смирный, как овечка, Жумабай действительно умел держать язык за зубами. «Тайну хазрета», хоть она и была самой обычной проделкой муллы, Жумабай считал важным событием. Раскрыть «тайну» казалось ему делом невозможным, клятвопреступлением. Но выпустить легкий заработок из рук тоже не хотелось. Как быть? Мучась этими противоречивыми мыслями, кроткий Жумабай не знал, на что решиться. От волнения у него даже пот на лбу выступил, он жестоко бранил себя за то, что сболтнул лишнее. Кусеу Кара сразу понял, что творится у него на душе, и сказал:

— Как хочешь. Пеняй на себя.

И здесь Жумабай не выдержал:

— Скажи, дорогой, а ты хозяин своему языку?

— Моя утроба живого верблюда вместит и не извергнет. Не бойся.

— Так и быть, скажу. Да будет угодно земле-матушке принять мои слова! — начал Жумабай свой рассказ суеверным заклинанием. — Слушай.

В нашем ауле жил один кулак, по имени Амантек. Сейчас его выслали…

На все воля божья, — этот человек, став богачом, взял себе вторую жену. Она была совсем молодая. Звали ее Бибижамал. Эта женщина была воплощением зла. Чуть что не по нраву, сейчас же прикидывается больной и знай себе твердит: «Вези меня к хазрету, пусть лечит молитвой». Родом она была из тех мест, где жил хазрет, и, должно быть, не раз лечилась его молитвами.

Однажды Амантек, взяв меня коноводом, повез молодую жену к хазрету, а жил он от нас на расстоянии суток пути. Для хазрета прихватили с собой жирную кобылицу.

Приехали… Жилая юрта хазрета стояла в ауле, а молитвенная юрта — отдельно, в стороне. В нее без омовения никто не входил. Народу собралось много: кто приехал с ночевкой, надеясь, что в течение ночи получит исцеление благодаря близости к хазрету, кто собирался лечиться молитвой, кто приехал за советом. Когда настала наша очередь, мы тоже вошли к хазрету.

Хазрет был человек средних лет, тучный, носил огромную чалму на голове. Говорил мало, но уж если открывал рот, то слово «аллах» не сходило с его уст. Сидел всегда с опущенной головой. Воля божья, — как только мы зашли и сели, он сразу спросил: «Кто ваш духовный наставник?» Амантек растерялся и сказал второпях: «Приехали просить вас о согласии быть нашим наставником». Хазрет тотчас накинул нам на шеи свой пояс, как это полагается в таких случаях, и зачислил нас в свои муриды [40] Мурид — последователь, послушник «святого». . Амантек отдал хазрету за это свой новый чапан. Бибижамал, сняв с пальца золотое кольцо, положила его перед ним, а я вручил святому складной ножичек — больше у меня ничего не было. После этого хазрет, пощупав пульс Бибижамал, сказал, что лечить ее надо целый месяц.

Амантек, конечно, не мог бросить свое хозяйство на такой долгий срок и остаться с женой. На следующий день он уехал в аул. Я остался обслуживать хазрета и Бибижамал. Хазрет лечил ее в уединенной юрте. Несколько раз в день я подавал им пищу.

Однажды случилась сильная жара. Тунлюк [41] Тунлюк — специальный войлок, которым на ночь и в дневную жару закрывают верхнее световое отверстие юрты. юрты был закрыт. Я сидел у юрты, думал о своем заброшенном хозяйстве, о семье…

На все воля божья, — вдруг поднялся вихрь, такой сильный, что юрта перевернулась. Все, что делалось внутри, предстало перед моими глазами. Хазрет, неодетый, вскочил на ноги и твердил: «Где моя чалма, где моя чалма?» Бибижамал лежала в постели. Я кинулся хазрету на помощь. Воля божья… ну, чалма хазрета нашлась в постели Бибижамал…