Александр Шевченко - Всюду жизнь

— Картошку. Может, прошлогодняя где осталась.

— Давай помогу.

Михаил взял из исхудавших, слабых рук девушки лопату и стал переворачивать землю, а девушка с разрумянившимся, радостным лицом подбирала гнилые, почерневшие картофелины.

— С кем же ты живешь тут?

— Одна.

— Почему?

— А никого у меня нет. Одна я на всем белом свете.

— Где же твои родные?

— Отца с матерью немцы убили. В партизанах они воевали. А меньшие брат и сестренка от голоду померли. Одна я из всех спаслась.

— Как зовут тебя?

— Надей.

— Надежда, значит.

— Да, Надежда.

— Сколько же тебе лет?

— Девятнадцать исполнилось.

Они сварили на костре картошку, Михаил открыл банку тушенки, нарезал солдатского хлеба, и они тут же у костра поели.

Так в разрушенном брянской лесной деревушке отец Федора встретил мать.

Приехали они в Улянтах как муж и жена.

Недолгим было семейное счастье матери. После убийства отца у нее не осталось на свете ни одной близкой родственной души — только трое детей-малолетков, но не может же человек жить в молчании и тоске, чтобы не было с кем словом перемолвиться. Поэтому мать рада была и Григорию, тоже одинокому и обездоленному войной.

Григорий Шалагинов пришел в сознание после операции на рассвете.

Первым его ощущением была боль, жгучая, нестерпимая боль: все тело его, побитое камнями на Черторое, стало одним комком боли, а там, где была отрезанная правая нога, казалось, приложили раскаленное железо. И он ничего не мог сделать, чтобы унять эту боль. У него не было сил ни повернуться, ни даже поднять руку, чтобы смахнуть пот, щекочущими змейками сбегавший с разгоряченного лица.

Он, видно, снова потерял сознание, потому что, когда очнулся, увидел возле себя старушку санитарку в белом халате.

— Ну вот и опамятовался, слава богу! — говорила бабушка Фекла, вытирая корявым вафельным полотенцем его лицо. — Рана-то болит, Гришуха?

— Болит, — тихо ответил он.

— Так и должно быть. Наркоз кончился, значится. Надо терпеть. Главное, жив остался.

— Я разве чего говорю? Я буду терпеть, — покорно сказал Григорий. — Вот только попить бы мне… Все нутро горит…

— Пить тебе нельзя. Терпи, пока доктор посмотрит.

— Я потерплю, — виновато согласился он.

Санитарка ушла.

По светящемуся прямоугольнику, падавшему из окна на коричневый крашеный пол, Григорий определил, что солнце поднялось высоко, значит, время к полдню.

В палате он был один. Две застеленные белым койки пустовали.

Вот лежит он, беспомощный, безногий инвалид.

Как жить дальше?

Кому он нужен такой?

Отец его в войну сгинул. Недавно и мать Григорий схоронил.

А Надежде одной не под силу четверых поить-кормить. Алешка все заработанное на себя расходует, Танюшке еще школу кончать надо, Николка только в четвертый класс пошел… Правда, Федор помогает, хоть ему и трудно, он на инженера учится… У Любы тоже доброе сердце. Но не заслужил он помощи и любви своих приемных детей, нет, не заслужил…

И почему так несуразно, в пьяном угаре и скандалах прошла его жизнь?

Наверное, с войны это началось.

Отец ушел фашистов громить, мать осталась с оравой ребятишек мень-меньшого. Григорию, самому старшему, пришлось бросить школу и пойти работать, чтобы помочь матери выходить младших братьев и сестер. Так и остался он неучем, без специальности. А тут еще дружки втянули молодого парня в свою компанию, и пристрастился он к проклятому зелью. Наломаешь спину, намерзнешься в лесу так, что с ног валишься, а хватишь стакан, побежит горячая струя по жилам, одурманит голову, с дружками поругаешь судьбину, обидчиков своих, душу отведешь и вроде забудешь о своей нескладной жизни, будто ты не хуже других людей…

Плоше его, пожалуй, мало кто жил. И слава о нем шла худая. Гришкой Шалагой прозвали его в поселке.

А ведь не может человек жить, не уважая себя. Даже самый последний, никчемный хочет и жизни хорошей, и дружбы товарищей, и любви ближних. Сызмальства, уставши от непосильной для подростка работы лесоруба, Григорий мечтал разбогатеть в одночасье, схватить сказочную жар-птицу, скажем, найти чемодан, набитый деньгами, или дореволюционный купеческий золотой клад, и потом уже не работать, а жить на это свалившееся с неба богатство.

Вот зажил бы он тогда!

Ешь, пей сколько хочешь!.. Уехал бы он в теплые края, к морю. Говорят, там какие-то диковинные деревья растут, пальмами называются.

Решил он попытать счастье на Алдане, откуда один старичок лесоруб родом был. Вспоминал тот, как в его молодые годы старательская артель за лето намывала по пуду золота на брата. Оказалось, все враки пустые: золото там машинами-драгами добывали, рабочие его и в глаза не видели.

Прислушивался Григорий к рассказам людей, побывавших на больших стройках, которые в то время повсеместно зачинались в Сибири. Там, говорили, разнорабочий без всякой специальности больше пяти тысяч в месяц зашибает. Махнул он в Норильск, на рудники, где медь и никель добывают. Работаешь под землей, в пылище. Холода там еще лютее, чем в Улянтахе. И солнце там по-чудному ходит. Зимой оно совсем не показывается — это называется полярная ночь. А летом круглые сутки висит на небе. Но заработки там хорошие. За год Григории скопил сорок тысяч рублей по-старому — тратить деньги было некуда, — и вдруг подкатился к нему один прохиндей, другом прикинулся, подпоил, уговорил в карты сыграть да за один присест карманы Григория дочиста и вывернул.

Из Норильска полетел Григорий на Сахалин, за селедкой на СРТ — среднем рыболовном траулере — ходил. Три месяца болтало его в океане, так, что ни есть, ни пить не мог, все кишки наизнанку вывернуло.

А океан тот будто в насмешку Тихим называется!

Много мест переменил Григорий, считай, всю Сибирь исколесил, но нигде, как гонимый ветром шар перекати-поля, долго не задерживался: или сам расчет брал, или увольняли его за прогулы и пьянство. Поскитавшись и не нажив богатства, понял он, что нигде даром денег не дают, и вернулся в свой Улянтах.

После всех мытарств, кажется, человек должен бы поумнеть, а он еще одну несуразицу отмочил и в тюрьму попал.

Показалось дураку, что выпадает ему фарт — хоть и не жар-птицу, а только одно перо из ее хвоста да схватить. Но раз человек не рожден в счастливой рубашке, то ни в чем не будет ему удачи…

Случилось это поздней осенью, когда пришел в Улянтах последний баркас, привез в магазин продукты на зиму. Григорий часто отирался возле магазина, искал случая выпить. Продавщица Тонюха иногда поручала ему поднести товар со склада к прилавку. За это стакан нальет да еще банку консервов закусить даст. А в тот день Григорий и его дружки Назарка и Мартьян сговорились с Тонюхой перевезти груз с берега. Григория десятник отрядил с лошадью, и он, с утра ожидая у магазина баркас, нетерпеливо похлопывал кнутом по голенищам: