Николай Мординов - Беда

— Фанера, — небрежно бросил Вася.

— Давай-ка сюда! — Семен Ильич взял ее из рук Тогойкина, посмотрел, сгладил железкой задоринки, срезал торчащие занозы по краям излома. Снова досмотрел, повертел, погладил и даже понюхал.

Прочная и упругая, даже очень! А какая она, интересно, сплошная или кусками?

Лежа на полу, Тогойкин отогнул линолеум. Под ним оказался широкий лист фанеры. Николай лежал какое-то время, внимательно разглядывая ее, потом резко повернулся.

— Вот бы лыжи-то…

— Так она ж прямая!

— Погоди! Это ничего! Надо очистить кабину! — часто останавливаясь из-за одышки, сказал Коловоротов. Зоркий взгляд старика, конечно, приметил, как оба парня скосили глаза в сторону погибших, и потому он поторопился объяснить: — Да я ведь только про железо и всякое прочее… — Он повертел обломок фанеры, который держал в руках. — Коля, ты это покажи Попову и капитану. Поднимите меня.

Тогойкин помог старику подняться и, взяв фанеру, ушел. Старик и Вася открыли настежь дверцу и стали выкидывать наружу всякую всячину.

Вернулся Тогойкин.

— Одобряют и радуются, — коротко сообщил он. — Семен Ильич, они просят вас.

— Меня? Так мне идти, что ли?

— Идите, Семен Ильич. Вот ваша палка. Вася, проводи и сразу же возвращайся.

Войдя в самолет, Коловоротов обернулся, чтобы что-то сказать Васе, но того уже и след простыл.

Девушки подошли к старику и, поддерживая его с обеих сторон, подвели к Иванову, помогли сесть. Когда старик немного отдышался, Иванов протянул ему фанерку и тихо спросил:

— Вы как думаете насчет этого, Семен Ильич?

— Думаю, подойдет.

— И делать-то гораздо проще и легче. Не правда ли? — ехидно спросил Фокин, презрительно глядя на старика.

Семен Ильич пошевелил усами, словно готовясь разразиться ругательствами, но промолчал. С тех пор как они повздорили, он не только не говорил с Фокиным, но и в его сторону не смотрел.

— Эдуард Леонтьевич вас спрашивает, — осторожно сказал Иванов.

— На такой вопрос я бы… — не удержался Попов.

— Сержант!..

— И что легче и что проще — это только на пользу, — начал старик, обращаясь к Иванову. — И главное, я думаю, что получится прочная вещь.

— Эти верхогляды хотят гоняться за воробьями. А ты, старый человек… Эх, делайте что хотите! — Голос Фокина дрогнул и смолк.

— Эдуард Леонтьевич, а что, по-вашему, нужно нам делать?

Фокин не ответил, даже не шевельнулся.

— Ох, не было бы… — Попов с досадой щелкнул языком.

— Успокойся, Попов!

— Есть, товарищ капитан.

— А лиственница все-таки лучше, Семен Ильич? — мягко спросил Иванов.

— Конечно, лучше! — не без раздражения ответил старик. — Если ее хорошенько выстрогать да как следует помазать конским салом, сливками, медвежьим жиром, просушить над камельком этак с полмесяца… Тогда, конечно, лучше!..

— Носки у лыж обычно загнуты.

— Знаю! — Старик повернулся к Попову. — Очень даже хорошо знаю! Невелико это дело — загнуть!

— Тогда пусть постараются. Постарайтесь и вы, Семен Ильич!

Старик вышел; недовольно отдуваясь. И тут его окликнули:

— Семен Ильич! Мы здесь, у костра! Семен Ильич, вы отдыхайте!

«Еще чего!» — с досадой подумал старик и пошел к парням.

Они побежали ему навстречу. Первым подбежал Тогойкин. Он быстро повернулся к старику спиной, присел на корточки и похлопал себя по плечам. Старик как-то машинально обхватил Тогойкина за шею. Николай выпрямился, Вася легонько подтолкнул старика сзади, и он легко взлетел кверху. Так и не успев ни заворчать на них, ни поблагодарить, он оказался у костра.

Парни тотчас положили перед ним длинный, узкий, вроде столешницы, лист фанеры, который уже начали было расчерчивать ножом.

Старик схватился за голову. Парни оробели от неожиданности.

— Дайте вон тот, — тяжело выдохнул Коловоротов, протягивая руку ко второму листу. Ему подали. Он прижал фанеру к груди и от удовольствия подергал плечами. — Эта хороша! А у той слои поперечные! На эту положьте ту. Дайте бритву! — Осторожно передвигая верхний лист, он измерил его пальцами сначала вдоль, потом поперек, придавил оба листа здоровым коленом и прошелся бритвой из конца в конец. — Отрежь вот так! — громко скомандовал он Тогойкину.

Внезапно у этого немногословного и тихого человека голос зазвучал повелительно, глаза загорелись.

Осторожно передвигаясь по фанере, Тогойкин резал ее по намеченной стариком линии, как вдруг раздалось повелительное: «Хватит!» Николай вздрогнул, пересел на снег и снял верхний лист. Старик подтянул к себе нижний, прищурился, вроде бы прицеливаясь, и одобрительно кивнул. Он сделал отметку прорезями на обоих ребрах и перевернул фанеру на другую сторону. Снова положил второй лист сверху, подвигал его и наконец придавил обеими руками.

— Вот здесь, не сдвигая!

Тогойкин тотчас припал на колени и начал резать.

— Хватит!

Старик подтянул к себе фанеру, подул, погладил ее, придавил ее к земле и скомандовал:

— Все вместе!

Оба парня подскочили и тоже придавили ее — Николай двумя руками, Вася одной.

Колышутся спины трех мужчин, они тяжело дышат, старик негромко покрикивает: «Тихо подымай кверху! Придави здесь! Берегись!»

Фанера заскрипела. Послышался резкий треск. Всё. Старик сложил вместе две тонкие полоски, сравнивая их, провел по острым краям рукавицей и уже совсем иным, более мягким голосом протянул:

— Ну, ребятки, разожгите костер пожарче, воды нагрейте побольше. Дай-ка сюда бритву.

С видом опытного мастера он строгал, заостряя концы лыж.

Парни разожгли костер на совесть, вынесли бак, плотно набили его снегом и поставили на огонь.

— Коля, смотри-ка. — Старик широко развел руки. — Принеси-ка мне три вот таких прямых кола.

— Ладно! — Тогойкин побежал было к лесу, но остановился. — А разве не потребуются два длинных и четыре коротких, Семен Ильич?

— Нет! — замахал рукой старик. — Это когда лыжи сушатся дома, тогда для пары нужно целых двенадцать палок. А тут и трех хватит.

— А я ничего не понимаю, — нерешительно проговорил Вася. — Неужели из этого получатся лыжи?..

— Пойдем, я тебе объясню.

— Правда, ты иди с ним, Вася.

Тогойкин выдернул из-под остатков хвороста веревку, намотал ее на локоть и свернул кольцом. Старик работал и прислушивался к разговору уходящих в лес парней.

— Концы мы сначала размягчим теплой водой, — слышался голос Тогойкина.

— Да-а? — удивился Вася.

— Затем мы их осторожно начнем загибать, а потом заморозим.

— Ну-у!

— А вот почему только три кола, этого и я не понимаю. Я бы на двенадцати палках… Ну, он, наверно, лучше знает.

— Знает, конечно, — согласился Вася, — уж он-то знает!

Голоса становились все глуше. Семен Ильич просидел довольно долго и уже сделал конец одной лыжи и принялся за вторую, когда подошла Катя и сказала: