Николай Мординов - Весенняя пора

В старину, рассказывают, вся равнина была под большим озером. Но однажды весной разлилась Талба, подкрался речной поток могучий к тихой озерной воде и увлек ее за собой, как невесту. Говорят еще, что в ту ночь восемь белых журавлей летали вокруг озера и, прощаясь с ним, пели жалобные песни свои.

Если стать летом на краю равнины и окинуть ее взором, то не сразу разглядишь противоположные леса — такое здесь раздолье; теряясь в степном мареве, молчаливо и неподвижно стоит вдалеке тайга под накинутым на нее синим шелком небес, и только кое-где на опушках причудливыми узорами ходит, переливается воздух, словно искусно вытканные кружева. И такое кругом все родное, приветливое, ласковое, будто ты в гостях у любимой своей бабушки.

О, как прекрасна, привольна и щедра знаменитая равнина Кэдэлди!

Равнина Эргиттэ хоть и больше по размерам, а все же не чувствуешь там такого раздолья, словно сама природа норовит прибедниться и в скаредности своей скрыть от глаз людских обширные свои владения. Тайга глубоко вдается в степь частыми лесными мысами старых редких лиственниц с толстыми, далеко раскинутыми по земле корнями. Широкое озеро затерялось между этими мысами, так что не сразу и увидишь его. У Эргиттэ повадка дряхлого и нелюдимого бая. Вот она и спрягала подальше свое великое озеро, только краешек на виду оставила, словно одинокий старец держит за пазухой кружок мерзлого молока.

Вокруг Кэдэлди и Эргиттэ живет несколько богатых семей. А верховодят в этих семьях своенравные, властные и умные старухи.

На южной возвышенности Эргиттэ раскинулось поместье наслежного князя Ивана Сыгаева. Его родовая усадьба находилась в улусном центре Нагыле, но Сыгаевы на зиму обычно переезжали сюда, чтобы кормить скот, старику княжить, а старухе торговать в лавке. Поместье выглядело внушительно: три амбара, построенные в одну наружную стену, но с тремя отдельными входами; хотон длиной в несколько десятков саженей; огромный дом из десяти комнат с пристроенной к нему лавкой; черная изба для многочисленной челяди. И над всем этим хозяйством неограниченную власть держала князева жена, неимоверно толстая старуха Пелагея с узкими близорукими глазами на вздрагивающем при каждом движении мясистом лице. Была она великой пьяницей и скандалисткой, а о деспотизме ее ходили легенды.

В левой пазухе Эргиттэ, в доме старинной постройки, рубленном в лапу, с узенькими, маленькими оконцами, жила громкоголосая старуха Мавра, мать Павла Семенова.

Она была богаче всех старух в округе, за исключением Сыгаихи, и тоже слыла женщиной вздорной и дерзкой на язык. Двигалась Мавра быстро, суетливо, будто всегда куда-то спешила, и при этом поминутно озиралась, хмуря густые брови, высматривая что-то своими выпуклыми круглыми глазами.

На северном краю равнины Кэдэлди владычествовала старуха Настя — высокая, сухощавая женщина с коротким горбатым носом, с толстыми, выпирающими вперед нижними веками. Когда она редкими, широкими шагами приближалась к лавке, резко и отрывисто произнося на ходу какие-то слова, женщины и дети боязливо расступались перед ней. Тощая, прямая, громогласная, она чем-то напоминала старого петуха.

Каждое ее слово было непреложным законом не только для одинокой супружеской пары старых батраков, но и для самого старика мужа. Он почти круглые сутки лежал на нарах, беспрестанна балагуря и барабаня пальцами по берестяном табакерке. И потому-то, наверное, издавна так повелось, что и хозяйство, и скот, и даже самого хозяина люди иначе и не называли, как «Настин дом», «Настин старик», «Настина скотина»…

На востоке Кэдэлди жила старуха Кэтрис, мать учителя Ивана Васильевича Кириллова.

Говорят, что Кэтрис в молодости была первой красавицей. Даже сейчас, хотя годы ее перевалили уже за шестой десяток, стоит ей только взглянуть на человека своими мягкими, бархатными глазами, как и злой улыбнется и разгневанный успокоится. Кэтрис никогда сразу не выскажет своего мнения:

— Кто же это может знать, дружок!

Но если после этого заговорит она своим прекрасным, нежным голосом да, как всегда, спокойно и кротко, то и самые отъявленные спорщики сразу утихнут, потому что скажет Кэтрис только то, что нужно, и всегда правду.

Бывает, что на опушке темного лиственничного леса стоит одинокая березка, — видна она издалека, а никто не знает, почему она тут стоит, как сюда попала, когда здесь появилась. Так вот и Кэтрис, — выросла когда-то в бедной, многострадальной якутской семье красавица дочь… И только благодаря исключительной красоте ей «улыбнулось счастье»: она вышла замуж за богатого старого вдовца Кириллова.

Знатные соседки не простили Кэтрис ее простого происхождения. К тому же, овдовев, она обеднела, так как потратила почти все свое состояние на ученье сына. А сын, став учителем, навлек на себя вражду всей наслежной знати и попа, потому что подружился с русским фельдшером, которого сударские будто сговорились нарочно послать именно в Талбинский наслег Нагылского улуса мутить здесь людей. Но беднота любила и уважала старуху Кэтрис, как любила и ее сына-учителя.

…Между двумя великими равнинами, на незаметных лесных полянах, были разбросаны юрты бедняков. Жили они дружно. В летние вечера все, от мала до велика, собирались где-нибудь в одном месте, шумели, развлекались, нарушая веселыми возгласами вековечный покой великих равнин. А если худосочная молодежь из богатых семей тайком от домашних тоже прибегала на веселье, то вскоре обязательно появлялись либо сами родители, либо их батраки и с укорами уводили маменькиных сынков подальше от греха.

Лучший стрелок и природный артист, Дмитрий Эрдэлир был здесь всеобщим любимцем. Вокруг него всегда шумела молодежь; куда бы он ни зашел, всюду встречали его радостно и приветливо; с ним люди, казалось, забывали о беспросветной нужде и гнетущей бедности.

Часто бывали здесь и братья Котловы — оба по-своему прекрасные люди.

Старший Котлов — Андрей Бутукай — знаменитый плотник и столяр. Ему всегда сопутствует запах свежих сосновых досок, от него вечно разлетаются во все стороны щепки, и кажется, будто ходит он постоянно по стружкам да опилкам. Бывало, прищурит он один глаз, определяя, ровна ли кромка, и заведет веселые разговоры на самые разнообразные темы.

— Правильное это название: дро-бовик! — скажет вдруг Бутукай, не отрываясь от работы. — Он и стреляет-то со звуком «дро-дор». А вот централку следовало бы назвать просто хлопушкой за то, что шума от нее много, а толку мало.