Николай Мординов - Весенняя пора

Хлеба не было, как и всегда. Урожай с двадцатифунтовой пашни едва дотянули до рождества, хотя Евдешка Татарская дочь наотрез отказалась от присужденной ей половинной доли. Она не только отвергла такое решение, но к тому же еще страшно изругала при всех и наслежного князя, и улусного голову, и Веселовых, и самого Егордана, посмевшего предположить, что она согласится на подобную несправедливость. Евдешка даже пашню — и ту обругала за то, мол, что не уродила как следует.

Ляглярины питались творогом, свежим щавелем, пили чай из березового гриба, охотились на зайцев и птиц. Словом, пока не голодали и даже были счастливы. После ссоры с Федором Веселовым Егордан стал работать у Романа Егорова, у которого Варвара Косолапая батрачила теперь круглый год. Старик Ляглярин тоже отработал у Романа зиму, а летом вместе с сыном по-прежнему был занят на подрядах.

Роман слыл человеком бывалым, с широкими знакомствами. Он охотно давал в долг деньгами. Дал он и Егордану, что на первых порах позволило ему одеть семью и расплатиться с наслежным управлением, с церковью и с царем, которому, видно, до сих пор все еще не давала покоя та сгоревшая в шалаше пятерка.

Но быстро оборвалось непрочное счастье.

Отощавшая за зиму на таежной осоке скотина сразу набросилась на сочную зеленую траву, которой здесь было вдоволь. В результате старую Чернушку свалила тяжелая болезнь. Она отказывалась от всякого корма и, уронив голову на землю, тихо стонала. Ей совали в рот самую мягкую зеленую травку, но она только мотала головой и выталкивала ее языком. Чего только не делали Ляглярины для спасения своей кормилицы! Когда ей стало совсем худо, обмыли медную иконку, а потом обрызгивали корову этой водой, вливали эту воду ей в рот, обкуривали ее дымом сероцвета. Но ничто не помогало. Через несколько дней стало ясно, что Чернушка подохнет: к ее открытому глазу уже прилипли соринки.

Есть павшую скотину — страшный позор и великий грех. Поэтому решено было Чернушку добить.

Загнав детей в юрту, взрослые остались одни возле подыхающей коровы. Федосья ласково поглаживала Чернушку и просила ее не обижаться на них: ничего, мол, тут не поделаешь. Егордан долго стоял рядом, опустив голову. Вдруг он вздрогнул, выпрямился, поспешно перекрестился и ударил корову обухом топора по голове. Чернушка дернула задней ногой и замерла. Все было кончено.

Дети, следившие в окно за всем происходящим, тихо всхлипывая, вышли из юрты. Мать утерла рукой слезы и, повернувшись к мальчикам, неожиданно бодро, почти весело заговорила:

— Эх вы, а еще мужчины! Захныкали! Ведь не человек же умер! Будем живы — заведем другую скотину, еще получше этой…

Она ловко помогала Егордану свежевать коровью тушу и, чтобы поднять настроение, говорила нарочно громко, даже старалась улыбаться.

— Бегите за Эрдэлиром и Иваном! — приказала она сыновьям. — Пусть сами придут и всех ребят с собой приведут. Нечего им от нас прятаться. Все мы живы и здоровы… Ничего страшного у нас не случилось!..

Вслед за Чернушкой заболела Дочка. Она уже не могла встать на ноги, однако все еще крепилась — не подыхала, но и не выздоравливала. Лишь изредка Дочка брала зеленую траву из рук хозяев и все лежала в тени.

Потом как-то утром вдруг заскучал Рыженький. Уткнув морду в пень, он стоял и печалился, и из глаз его выкатывались крупные слезы. На другой день свалился и он.

Творогу в доме не стало. Питались теперь только чернобыльником и щавелем.

Однажды, когда Егордана не было дома, в юрте неожиданно появился Роман Егоров. Он преувеличенно наклонился в дверях, как бы желая подчеркнуть убожество жилища Лягляриных. Медленно переставляя свои кривые ноги, Роман приблизился к правым нарам, уселся, не снимая картуза, и звонко сплюнул сквозь зубы.

Все очень удивились такому почетному гостю. Федосья мигом вскочила с места и схватилась за помятый медный чайник.

— Что нового, Роман?

— А что может быть нового? Это у вас, наверно, много новостей, — сказал гость, важно покачиваясь и поглаживая ладонями колени.

— Как вы там поживаете, в своих краях?

— Живем еще, пока не умерли.

Стало ясно, что он не намерен разговаривать. Наступило долгое молчание. Потом Федосья печальным и глухим голосом сказала:

— Роман, у нас корова пала…

— Больно много дела мне до вашей коровы!..

— И бык заболел…

— И бык сдохнет, — спокойно и убежденно произнес гость.

Снова наступило тяжелое молчание.

Вскоре, стуча крышкой и дыша струйкой пара из отверстия когда-то отвалившейся ручки, закипел чайник. Федосья уже поставила на стол две чашки, но Роман быстро встал и неопределенно произнес:

— Да, так…

— Не выпьешь ли чайку, Роман?

— Хм! Нашли голодного! Вы что, видать, разбогатели? Пусть-ка лучше Егордан подумает, как с долгами расплатиться. А то ведь скоро по миру пойдете… — И Роман вышел в открытую дверь.

— Погоди… Что это он… все плохое предсказывает? — сказала Федосья и сердито отодвинула чайник в сторону.

Ляглярины лишились кормилицы. Об этом никто громко не говорил, все делали вид, будто ничего не случилось. А вот чужой человек сказал, да так спокойно и насмешливо… Как это страшно!

Ужас перед надвигающейся бедой овладел и детьми. Отказываясь примириться с несчастьем, они стали еще больше шалить, еще громче петь, еще яростнее охотиться за мелкой дичью.

— Такие большие парни, а ведь ничего не понимают, ну ничегошеньки! — сокрушался отец.

— Ничего не понимаем! — дерзко отвечал ему Никитка и принимался неистово кувыркаться на траве.

Ох, когда же они наконец образумятся… У других вон дети и поумнее, и скромности в них больше…

Никитка и Алексей охотились на куликов и бекасов, ставя черканы на ближайших болотах. Взявшись за руки, они обходили свои ловушки и, завидев издали добычу, от радости бросались целоваться и обниматься. Никитка хоть и был старше брата на четыре года, но играли они, как ровесники.

А за это время страшно избаловался осиротевший после Чернушки пестрый теленок, который был прозван в семье «Сынком». Сынок всюду бегал за мальчиками по пятам и с разбегу больно ударял безрогим лбом, требуя немедленного угощения или ласки.

Рыженький болел долго. Он лежал, сердито посапывая, и время от времени мотал головой. Но как-то утром бык поднялся, и вскоре мальчики повели его, шатающегося, на озеро. Страшно вращая своими огромными глазами, Рыженький опустил морду в воду и стал жадно пить, а мальчики считали каждый его глоток. Он пил бы еще, да ребята испугались, что у него лопнет живот, и увели его обратно.

В юрту они вбежали с громкими криками:

— Ага! Рыженький наш шестьдесят два раза глотнул воду! Ну и выворачивал же он глаза! Брюхо во какое стало!..