Пётр Лебеденко - Четвертый разворот

Инга потихоньку подходила к нему, спрашивала:

— Горе, Роман?

— Горе, Инга… Помнишь Сашу Безуглова?

— Не помню.

— Идем.

Над его кроватью в рамке под стеклом висела большая фотография — молодые, веселые парни в комбинезонах и шлемах, третья эскадрилья, выпускники летного училища.

— Вот он, Саша Безуглов. — По лицу Романа пробегала судорога боли, в горле хрипло. — Вчера, в Заполярье… Сплошной туман, кончилось горючее…

И он обводил черной тушью кружочек, из которого смотрело улыбающееся лицо Саши Безуглова.

Втайне от него Инга часто подходила к этой фотографии и подолгу смотрела на траурные обводы. В комнате стояла тишина, а ей слышался хриплый голос Романа:

— Горе, Инга…

Как ни пыталась она скрыть свою тревогу, Роман знал о ней. Но молчал. Если бы он убеждал ее, что с ним ничего подобного случиться не может, ей, наверное, было бы легче. Она, конечно, понимала: Роман не хочет банальностей, для него все это слишком серьезно. А ей такие слова были необходимы, без них трудно было жить.

— Не надо, мышка-глупышка, — просто говорил он.

Но разве это могло ее успокоить?

Инга встала и, кивнув летчикам, вышла из комнаты. На стоянке тускло зеленел единственный глазок такси. Когда Инга подошла к машине, шофер сказал:

— Считайте, что вам повезло. Еще минуту — и я уехал бы.

Кому интересно загорать на аэродроме…

Мне вдруг показалось, что вместе со мной в мою комнату вошла тоска. Наверное, ненастная погода была тому виной. Я ведь всегда старалась держаться, а тут потеряла власть над собой.

Чтобы совсем не раскиснуть, я по-праздничному накрыла стол, поставила два стула рядышком и налила рюмку коньяку Роману и полрюмки себе.

— Выпьем в преддверии? — спросила я у Романа. — Будь здоров, дорогой мой человек, надеюсь, что ты в эту минуту думаешь о своей Инге… Думаешь или нет?

Зазвонил телефон. Диспетчер:

— Инга Павловна, с наступающим вас. Читаю радиограмму. «Инга, большого тебе счастья, всех тебе земных благ, я всегда с тобой, при первой возможности вылечу, обнимаю тебя. Роман».

— Ну вот, Роман, мы и вместе. Обними меня еще раз… Хорошо. У тебя такие сильные и теплые руки. Давай еще по одной, Роман. По маленькой, как ты говоришь. Давай, а?

Мы выпили с ним по одной, выпили за наше большое счастье, и я неожиданно разревелась. Посмотрел бы на меня в эту минуту кто-нибудь со стороны, подумал бы: «Чего это она вдруг?»

А я не вдруг. Просто не стало больше сил держаться. Сижу рядом с Романом, говорю с ним, улыбаюсь ему, прикасаюсь к его руке — а Романа-то нет, он далеко, и я страшно устала обманывать себя этой игрой воображения. Тоска обволокла меня, точно душный туман, душный и липкий, из него не сразу и выберешься…

Кажется, никогда я еще не чувствовала тяжести одиночества так, как сейчас. От этого, наверное, можно сойти с ума. Стоит только представить себе, что всю жизнь ты будешь вот так сидеть в этой комнате и ждать, ждать и тревожиться, и плакать, и что так и будет всегда, — и конец.

Можно, конечно, думать только о Романе, и больше ни о чем. Я даже так и делаю. Но облегчения это не приносит: и одиночество давит сильнее, и тоска острее. Что же тут удивительного? Ведь тогда я вижу его всего, каждую черточку его лица, его большие, почему-то всегда грустные глаза.

Мы с ним живем уже почти десять лет, но и теперь, когда Роман посмотрит на меня, я теряюсь, точно девчонка, и неудержимо тянусь к нему всем своим существом. Когда я говорю ему об этом, он улыбается:

— Мышка-глупышка, это же и есть любовь.

Как будто я хуже его знаю, что такое любовь. Я никогда не рассказываю ему и никогда, наверное, не расскажу, как мучительны бывают ночи, проведенные без него. Но мне не стыдно моих сумасшедших желаний. А может, и стыдиться их нечего?..

Я вдруг вспомнила, что Алеша Луганов, Ольгин муж, тоже в рейсе. И она, как и я, сидит сейчас за накрытым столом, наливает вино в два бокала и говорит: «За наше большое счастье, Алеша!»

Я люблю Алешу. Алеша — это как брат. Очень хороший брат. Все в нем светло и ясно. Иногда мне кажется, что, если бы не было Алеши, нам с Романом всегда чего-то не хватало бы. Алеша чем-то дополняет Романа. Правда, Роман — душа нараспашку, а Алеша — больше в себе, но мы-то знаем: случись с кем-нибудь из нас беда — и Алеша Луганов отдаст все, чтобы помочь. Такой уж он человек…

Однажды Алеша сказал:

— Знаешь, Инга, если бы тебя не нашел Роман, я отыскал бы твою персону и на краю света. На самом краю света.

— Зачем? — спросила я.

— Как — зачем? — засмеялся он. — Чтобы ты полюбила меня.

— А Ольга? Тебе мало Ольги?

— Ты что! — искренне возмутился Алеша. — Я говорю в том смысле, если бы не было Ольги. Понимаешь? А так… Ольгу я ни на кого не променяю. Даже на тебя.

— Ты лучше спросил бы, нужен ли мне ты! — сказала я Алеше. — Точно барышник: променял бы, не променял бы…

Мы оба посмеялись этой шутке, но, помню, я тогда подумала: пусть Алеша всегда остается нашим с Романом другом, потому что других таких друзей не найдешь даже днем с огнем…

Я сняла трубку, набрала номер Ольгиного телефона.

— Да. Я слушаю. — голос у нее тихий, не очень-то веселый.

— Здравствуй, Ольга! — говорю я. — Поздравляю тебя с наступившим.

— Спасибо, Инга. Я тебя тоже. У вас никого нет? Только ты и Роман?

— Да. А у вас? Алеша и ты? Больше никого?

— Алеша и я, больше никого. Сидим болтаем…

Бедная Ольга! Голос ее срывается, мне даже кажется, что я вижу, как по ее щекам катятся слезы. Если бы она жила не на другом конце города, я немедленно побежала бы к ней.

Она спрашивает:

— Вам тоже хорошо, Инга? Вы тоже болтаете?

— Тоже, Ольга.

Тогда она говорит:

— Ты ведь врешь, Инга. Ты вся зареванная, я знаю.

— А ты не врешь?

— И я вру. Хоть бы мы знали, что они не прилетят, можно было бы собраться вместе. А теперь вот сиди и подвывай метели… Господи, когда это кончится, Инга?

— Никогда не кончится. Не надо было выходить за них замуж…

— Поплюй, дурочка! Разве можно так говорить?! Слушай, Инга! Ты только не реви, Инга! Вдруг они сейчас поднялись в воздух? А когда летчик в воздухе — плакать по нему нельзя. Ты же знаешь…

Их было тут человек двенадцать. Кто из Москвы, кто из Киева, кто из Ростова… Застряли в предновогоднюю ночь, сидят, больше курят, чем пьют, больше молчат, чем разговаривают. Изредка кто-нибудь спросит у соседа: «Что-то давно не встречал Петра Самойлова… Не знаешь о нем?» — «Перевели на Каирскую линию. А ты не встречал Сашку Любимова?» — «Не встречал. Говорят, ушел с неба. Отлетался…»

И опять дымят сигаретами, опят молчат.

— С Новым годом, товарищи! — сказал начальник аэропорта. — За ваших жен и детей, матерей и отцов. Хорошего им всем настроения, большого счастья.