Пётр Лебеденко - Четвертый разворот

Клим пожал плечами и промолчал. Он немного недолюбливал капитана Никитина. Зуда, каких свет не видел. Все ему всегда не так, все не по его. Если над головой у Никитина вот такое ясное небо, как сейчас, он зудит: «Черта с два сегодня поработаешь. Дерьмо!» Если по небу ползут низкие тучи и беспросветная муть висит над землей, Никитин опять зудит: «Ну вот, дождались… Будем теперь сидеть да всемирного потопа…»

Правда, летал Никитин по высшему классу. И не было такого случая, чтобы вернулся на базу, не выполнив задания. Пойдет штурмовать танки — костры полыхают по дорогам, пошлют эшелон взорвать-на железнодорожном узле — все к черту в воздух летит, целую неделю дым и гарь над узлом стоит… А Никитин снова зудит: «Разве эта работа? Никакого прикрытия, никакой поддержки. Немцы пяток «юнкерсов» выпустят — за ними десяток «мессеров» летят… А у нас…»

На другой день посылают Никитина обработать передовую. И говорят:

— Соседи дают две пары «яков» для прикрытия. Работайте спокойно, все будет в ажуре.

Никитин все на передовой перелопатит, кашу сделает, а вернется — не преминет поворчать:

— Две пары «яков» дали… А зачем? Им что, делать больше нечего?.. Еще пару нянек дали бы нам для ажура… Порядочки…

Перелетев линию фронта, они пошли в свой квадрат — впереди Клим Луганов, за ним ведомым — капитан Никитин. Минут через пятнадцать стрелок-радист сказал Климу:

— Командир, в лощине слева вижу два «тигра». Атакуем?

Танки увидел и Никитин. Подойдя поближе к Луганову, он спросил:

— Даем?

— Да, — коротко ответил Клим.

И пошел в атаку.

«Тигры» стояли рядышком, и танкисты, не ожидавшие беды, сидели на травке, складными ножами-вилками извлекая тушенку из консервных банок. Потом, услышав гул моторов, рванулись к машинам. Рванулись в тот самый миг, когда капитан Никитин нажал на гашетку пулемета, а Клим послал в один из танков реактивный снаряд…

Сколько верст прошли эти танкисты по дорогам войны? Может быть, где-то в Нормандии они ради забавы давили гусеницами своих «тигров» виноград и виноградарей, в древнем Кракове утюжили старые мостовые и в груды щебня превращали костелы, а под Смоленском стреляли из пушек в мальчишек и девчонок?.. Может быть, вчера вечером они писали своим Гретхен и Эльзам: «Мы идем как циклопы, все сжигая на своем пути. Нет силы, которая нас остановит или даже задержит…»

— Еще один заход! — сказал Клим Никитину.

Интересно, что ответят им Эльзы и Гретхен? Наверное, они будут благословлять своих «героев» на новые подвиги. «Мы гордимся вами, нашими рыцарями огня и стали…»

Второй «тигр», развороченный эрэсом, выбросил в небо столб огня, и огонь растекся по траве, как лава.

— Конец, — сказал Клим. — Пошли дальше.

Горящая лава растекалась по лощине, трескалась, дымилась земля, в пепел превращались «рыцари огня и стали…»

— Разве это работа? — услышал Клим. — Два каких-то недобитых «тигра»…

Колонна машин растянулась по дороге так, точно это текла река. И в каждой машине — два десятка солдат с автоматами, поставленными меж ног, в касках с ремешками под подбородками, в мундирах с эмблемами «СС» на рукавах.

Придет время и такие колонны будут двигаться по дорогам только ночами, и офицеры будут следить, чтобы никто из солдат не чиркнул зажигалкой, будут требовать тщательной маскировки каждой машины, чтобы русские летчики ничего не обнаружили, чтобы все было согласно уставам и инструкциям…

Придет время, и немцам станет не до бравады, и осторожность возьмет верх над кичливостью, когда каждый их шаг может оказаться последним шагом, и они поймут это на горьком опыте…

Но все это будет потом, а сейчас им плевать и на осторожность и на уставы: их прославленные асы рыщут в русском небе как полновластные хозяева, им не страшен ни черт, ни дьявол. Так же, как не страшен ни черт, ни дьявол немецким колоннам, двигающимся по русской земле…

И кажется, вот только теперь, глядя сверху на строгий порядок колонны, Клим со всей остротой почувствовал, как беспредельно любит он свою землю… Он вдруг подумал, что его любовь к ней родилась страшно давно, еще в ту пору, когда предки его бились за каждый ее клочок, за каждое деревце и каждую речушку. Уже тогда он сердцем предка испытывал и эту беспредельную любовь, и страдание, и ненависть к иноземцам, незванно явившимся на русскую землю.

И еще Клим подумал, что эта его любовь не умрет никогда. Потому что она войдет в кровь и в сердце Алешки, его сына. То, что сделала Анна, умрет, а то, что сделал и еще сделает он, Клим, умереть не может. Ведь все его дела, все его мысли — даже мысль об Алешке — это и есть любовь к Родине.

— Вот теперь мы и дадим по ним! — горячо прошептал Алешка. — Дадим, па?

— Рановато, Алешка, — сказал Клим.

— Что, командир? — спросил стрелок.

— Я не тебе, — сказал Клим. Потом он крикнул капитану Никитину: — Заходим!

Они шли на высоте около трехсот метров и теперь начали пикировать на голову колонны. Передние машины остановились, потом снова рванулись вперед, стараясь проскочить поражаемую зону. Затем опять остановились, и солдаты стали выпрыгивать из кузовов, чтобы спрятаться в кюветах или в открытом поле.

— Бьем из пушек, — сказал Клим Никитину.

Климу до сих пор не приходилось летать в паре с Никитиным, и сейчас, штурмуя колонну, он все время поглядывал на машину капитана. Никитин не отрывался от него ни на метр, порой Клим даже видел через фонарь его лицо — совсем не похожее на то, к которому Клим привык на земле. Обычно какое-то вялое, невыразительное, сейчас оно казалось Климу воплощением воли и мужества. И, кажется, впервые Клим увидел на лице капитана улыбку.

Чему Никитин улыбался, Клим не знал, но подумал, что у капитана, как и у него самого, во время боя внутри что-то изменяется. Видимо, уходит та напряженность, которая порой сковывает на земле.

Уже после двух-трех заходов на дороге и в кюветах горело около десятка машин и валялось до полусотни трупов немцев. А они только начинали работать. Правда, эсэсовцы теперь рассыпались и рассредоточили машины, но Клим знал, что не уйдет отсюда до тех пор, пока не сделает все, что можно сделать.

Он сказал Никитину:

— Действуй самостоятельно, но в пределах видимости.

Сказал так потому, что сейчас надо было охотиться за каждой машиной, и они только мешали друг другу.

— Понятно! — ответил Никитин.

И тут же атаковал крытый фургон, по всей вероятности походную рацию. Атаковал так красиво, будто исполнил блестящий цирковой номер: сперва сделал горку, потом подвернул чуть влево и с левого виража расстрелял машину в упор.

А Клим в это время шел на бреющем вдоль кювета и резал из пулемета притаившихся там эсэсовцев. Бил спокойно, сосредоточенно, будто выполнял обычную повседневную работу. И сам удивлялся, почему в нем нет сейчас той привычной ярости, которую он испытывал в бою? Почему он так до отвращения спокоен?