Пётр Лебеденко - Четвертый разворот

— Это ты, Анна?

— Я. Скажи, Клим, что ты хочешь сделать?

— Сейчас буду делать четвертый разворот. Ты знаешь, что это такое?

— Это перед посадкой…

Клим улыбнулся:

— Каждый человек должен сделать в своей жизни четвертый разворот… Понимаешь? Наступает время, когда надо выходить на прямую. Только на прямую — ни вправо, ни влево. Свернешь с прямой — погибнешь… Ты свернула с прямой, Анна, и ты погубила себя… Надо выходить на прямую, Анна, только на прямую…

— Но ты сейчас перестанешь жить… Слышишь, Клим! Не делай этого разворота!

— Ты, оказывается, ничего не поняла. Уходи…

И вот он — последний, четвертый разворот.

«Олень» чуть приотстал, давая возможность сесть Климу первому. Клим это предвидел. Он только не знал, сядет ли «олень» вслед за ним или сделает еще один круг. Наверное, не сядет. Будет перестраховываться…

Клим убрал газ раньше, чем было нужно. Хотел этим показать, что исправляет свою ошибку: на первом заходе промазал, теперь решил приземляться в самом начале аэродрома.

Увидев, что штурмовик садится, немец набрал высоту и пошел на второй круг. Бояться теперь ему было нечего. Если Клим попытается удрать, он срубит его в мгновение…

До земли осталось пятнадцать-двадцать метров. Клим резко прибавил газ, набирая скорость. Все идет отлично. «Олень», почувствовав неладное, рванулся назад. «Дурак, — сказал Клим. — Разве не соображаешь, что уже опоздал?»

И, подвернув чуть влево, он ударил из пушки и пулемета по стоявшим на земле «мессерам». Ударил в упор — ему не надо было даже целиться. Он не видел позади себя пламени, не слышал взрывов, но испытывал такое чувство, точно и пламя, и взрывы он ощущает в самом себе, в своем сердце. Только несколько минут назад ему казалось, что жизнь его уже ушла, что вот-вот он перестанет дышать. А сейчас все изменилось. Клим даже улыбнулся: разве он мог умереть раньше срока? Он ведь очень ждал, когда сможет расплатиться за всех и за все. Он и жил последнее время только тем, что ждал. Ждал как светлого праздника, как очищения своей души…

Летчики, толпившиеся у штаба (Клим все время держал их в поле своего зрения, не спуская с них глаз ни на секунду), ринулись в финский домик. Они, конечно, понимали, что тонкие стены не могут быть хорошей защитой от пулеметных очередей, но у них не было ни другого выбора, ни времени выбирать. Главное — где-нибудь укрыться, чтобы этот безумный русский летчик не видел тебя, не знал о твоем существовании.

Клим как раз на это и рассчитывал. «Ну, — сказал он себе, — давай, Клим».

И неожиданно умолк. Из страшно далекого прошлого, из мира, в котором навечно оставалась жизнь, до него вдруг донесся голос Анны:

— Ты простишь меня, Клим?

Он не ответил. Наверное, у него не было на это времени. Не было времени ни думать, ни говорить. Глотнув горький ком, он направил машину на деревянный финский домик, где укрылись немецкие летчики.

И через мгновение все кончилось.

О том рейсе, когда они прошли через грозу, Алеша решил не рассказывать Инге. Ему казалось, что это вызовет в ней ненужные ассоциации, она опять долго не успокоится, вспоминая совсем другой рейс, связанный, конечно, с Романом.

Однако скрыть от Инги что-либо было не так-то просто. Она обладала каким-то сверхобостренным чутьем, каким-то даром видения.

Вернувшись с задания, Алеша, прежде чем ехать домой, побрился в аэропортовской парикмахерской, сходил в душ, подкрепился в буфете и для «тонуса» выпил пару рюмок коньяку. Настроение у него было хорошее, и хотя осадок от пережитого все же остался, это не помешало ему держать себя так, как, по его мнению, должен держаться человек, с которым ничего особенного не произошло.

Инга была дома. Когда Алеша заглянул в ее комнату, она сидела на кушетке в привычной позе — подобрав ноги и обхватив колени руками. На пепельнице-раковине, подаренной ей когда-то Ольгой, — полно окурков. А рядом с пепельницей — рассыпанные таблетки нитроглицерина и пузырек с какой-то жидкостью.

Алеша подошел к кушетке, сел рядом с Ингой и, прежде чем поздороваться, спросил, показывая глазами на столик:

— Что это? Ты больна?

Она долго не отвечала. Смотрела на Алешу широко открытыми глазами и молчала. Потом глаза ее слегка повлажнели, она глубоко вздохнула и сказала:

— Алеша…

Он улыбнулся:

— Смотри-ка, ты, оказывается, помнишь, как меня зовут.

— Алеша, — опять сказала Инга. Помолчала и добавила: — Обними меня, Алеша.

— С удовольствием! — Алеша обнял ее за плечи, дурашливо потерся лбом о ее висок. — Кто же откажется обнять такую красивую женщину! Может быть, ты разрешишь и поцеловать тебя?

— Да. — Она сказала это совсем без улыбки. — Да, поцелуй меня. Он все так же по-ребячьи дурашливо чмокнул ее в щеку и сказал, за игривым тоном скрывая удивление:

— Наконец-то и мне улыбнулось счастье. Завидуйте, люди, Алексею Луганову!

— Дурачишься? — сказала Инга. Закурила сигарету и повторила: — Дурачишься? А я не спала всю ночь. Вот ни на столечко не сомкнула глаз. Боже, о чем я только не передумала!

— О чем же ты думала? — спросил Алеша.

— Обо всем на свете, — ответила Инга. — Расскажи, как ты слетал.

— Как слетал? Обыкновенно. Ничего интересного.

Инга медленно покачала головой:

— Неправда. Я знаю, что это неправда.

— Ты кому-нибудь звонила? — Алеша насторожился, испытующе посмотрел на Ингу. — Ты звонила в аэропорт?

— Никому я не звонила. Зачем? Я и так знала, что у тебя не все в порядке. И каждую минуту ждала: вот-вот раздастся звонок и мне скажут — случилось несчастье.

— Ну, знаешь… Это уж какая-то мистика! Чего тебе стоило связаться с диспетчерской?

— Боялась, — призналась Инга. — Боялась, понимаешь? Я теперь всего боюсь.

— Успокойся, — мягко сказал Алеша. — Я все понимаю, но так нельзя. Не война ведь, каждый день тысячи самолетов поднимаются в воздух и благополучно возвращаются на землю. Обычная жизнь.

— Все возвращаются? — точно обращаясь к самой себе, спросила Инга.

— Ты это брось! — неожиданно вспылил Алеша. — Брось, слышишь? Дядя Сергей летает уже чуть ли не полвека. Да разве только он один? Ты знаешь, сколько бывает автомобильных катастроф? А сколько умирает от инфаркта, от рака, от всякой гадости? Ты ведь врач, тебе это известно в тысячу раз лучше, чем кому-нибудь другому! По статистике летчики — самый живучий народ.

Он увидел, что Инга его не слушает. Или слушает, но его слова как бы обтекают ее, не касаясь сознания. А она все время думает о своем.

— Инга, — сказал он, снова обнимая ее за плечи. — Послушай меня, Инга.

Она закрыла глаза, посидела с минуту молча, потом посмотрела на Алешу и проговорила: