Пётр Лебеденко - Четвертый разворот

— Я теперь всего боюсь…

— Дурочка ты моя, — сказал Алеша. — Чего ж тебе бояться?

Инга не ответила. Ей казалось, что Алеша ее не поймет. Или поймет не так, как нужно. Потому что она не сможет рассказать ему, как, не смыкая глаз, с вечера до утра просидела вот на этой кушетке, все чего-то ожидая, к чему-то прислушиваясь. За окном пару раз вспыхнула молния и глухо прогромыхал гром — очень далеко, именно там, подумала тогда Инга, куда улетел Алеша. Она не знала, куда он улетел, но ей почему-то казалось, что далекая гроза обязательно должна встретиться на его пути. И еще ей казалось, что она видит эту грозу. Мощные, закрученные в спирали облака, все вокруг беснуется, грохочет, кипит в огне. И Алешу — бледного, измученного борьбой, обессиленного.

Вот так же она всегда ждала Романа. Ни минуты покоя, ни дня без волнений. Роман ведь тоже говорил: «Так нельзя, понимаешь? У нас с тобой десятки друзей-летчиков, которых мы знаем уже не первый год. И все они живы-здоровы. У тебя какая-то навязчивая идея, она мешает тебе жить…»

Теперь Романа нет. По сути дела, та навязчивая идея, которая не давала ей спокойно жить, должна была исчезнуть сама по себе. И Инга считала, что она действительно исчезла. Считала вот до этой ночи. А теперь знает, что все будет продолжаться до бесконечности. Потому что вместо Романа теперь есть Алеша.

Она поймала себя на мысли, что думает об Алеше так же, как когда-то думала о Романе: с такой же острой тревогой, таким же беспокойством и с тем внутренним напряжением, от которого так больно щемит сердце. «Почему? — спрашивала она себя. — Что-то изменилось? Что-то произошло?»

«Я очень к нему привязалась», — говорила Инга самой себе. Говорила не то в чем-то себя успокаивая, не то стараясь что-то в себе приглушить. Что именно, она еще не знала, но это «что-то» вдруг вызвало в ней смутное беспокойство.

Если бы Инга не пряталась от самой себя, ей легче было бы во всем разобраться. Она могла бы понять, что человек, постоянно испытывающий к другому человеку чувство благодарности, не может — рано или поздно — не испытать к нему и более глубокого чувства. Алеша делал для нее все, что было в его силах. И даже больше. Разве Инга не видела, как ему бывает с ней тяжело? И разве он когда-нибудь в чем-нибудь ее упрекнул? Другой на его месте уже давно сказал бы: «Я больше так не могу. Ты знаешь, кем был для меня Роман, и все же нельзя жить только прошлым!» Но Алеша молчит. Ради нее молчит. Всегда старается ее понять. Всегда и во всем…

А она сама? Постаралась ли она хоть раз до конца понять Алешу? Сделала ли она для него что-нибудь такое, чтобы и ему было легче жить? Если уж честно говорить, то ничего она для него не сделала. Все время думала только о себе. О себе, Романе и своем горе…

И вот эта ночь… Щемящее чувство тревоги и беспокойства. Тоска, от которой не знаешь куда себя деть… И еще — смятение. Почему Роман вдруг куда-то отодвинулся, почему на первый план выступил Алеша? В первое мгновение Инга испугалась. «Это ведь предательство по отношению к Роману! — подумала она. — Самое настоящее предательство!» И тут же отбросила эту мысль. Роман не ушел и никогда не уйдет. Это просто уходит время. И вместе с ним уходит боль.

— А что же приходит? — вслух спросила она себя.

И не ответила.

Алеша не мог, не должен был занять в ее жизни место Романа. Это было бы чем-то противоестественным. Таким же противоестественным, как если бы она, например, испытала чувство любви к человеку, близкому ей по крови…

И все же что-то похожее на любовь стучалось к ней, и Инга знала, что не пустить ее, пожалуй, не удастся. Она, конечно, попробует, но… А если это случится, она в этом не признается ни себе, ни Алеше. Вот и все.

…Алеша встал, несколько раз прошелся по комнате, потом снова сел рядом с Ингой и сказал:

— Ты сегодня не совсем обычная, Инга. Не такая, как всегда…

— Я ведь сказала тебе, что не спала ночь, волновалась.

Алеша пожал плечами:

— Я понимаю. Но только ли это? Мне кажется, ты чего-то не договариваешь.

— Моя бабушка, — улыбнулась Инга, — говорила так: если тебе что-то кажется, ты перекрестись. И казаться сразу перестанет…

Я не знаю, как объяснить мое душевное состояние. Будто шла я и шла все время в гору, шла очень долго и трудно и думала, что никогда мне не удастся на нее взобраться, а если и удастся, то все равно ничего хорошего я там не увижу. И вдруг как-то сразу все изменилось. Я, конечно, понимаю: мне это только кажется, что изменилось все вдруг. Вдруг ничего не бывает. И все же я не смогла уловить перехода. Может быть, потому, что ничего подобного не ждала. Никогда не думала, что вновь смогу обрести душевный покой. А он вот пришел, этот покой. Надолго, нет ли — не знаю. Это, конечно, не совсем то, чего мне хотелось бы. Мне хотелось, чтобы я больше никогда не боролась с какими-то чувствами, чтобы в этом просто не было необходимости. А у меня, наверное, так не получится. Конечно, не получится! «А если это случится, я в этом не признаюсь ни себе, ни Алеше…» Вот с этого, пожалуй, все и начнется…

Но сейчас мне совсем не хочется об этом думать. Мне стало легче, и я не могу отказаться от этого чувства легкости. Не могу и не хочу.

Я принесла бутылку старой «малаги» — самого любимого Алешей вина. Он спросил:

— Откуда она у тебя?

— Из подвалов короля Альфонса Тридцатого, — ответила я.

— Что-то я о таком не слыхал, — сказал Алеша.

— Ты многого не слыхал и о многом не знаешь, — засмеялась я. — А летчик должен быть человеком эрудированным. По крайней мере, хотя бы таким, как ваш Юта.

— Юта? — рассеянно спросил Алеша. И добавил: — Да, Юта… Юта — человек что надо…

— Он не спасовал, когда вам стало трудно?

— Ни на йоту, — сказал Алеша.

— А другие? Саша Дубилин? Механик?

— Что ты! С таким экипажем хоть сейчас в бой…

— Ладно. Сейчас мы с тобой выпьем, и ты обо всем подробно расскажешь. Открой бутылку.

Он взял штопор, начал ввинчивать его в пробку, потом вдруг остановился и спросил:

— Ты это о чем? О чем я должен тебе рассказывать?

— Мышеловка захлопнулась, — рассмеялась я. — И нечего мышке-глупышке пытаться улизнуть. Ясно?

Он тоже рассмеялся:

— Шерлок!

— Чтобы поймать такого простачка, как ты, не обязательно быть Шерлоком. К тому же я почти все знаю.

— Что ты знаешь?

— Изъясняясь вашим утонченным языком, вы едва-едва не сыграли в ящик. Надеюсь, этого ты не станешь отрицать…

Алеша на минуту задумался. И на минуту закрыл глаза. Я знала, что сейчас он там, в кабине своей машины. И рядом с ним — Юта, Саша Дубилин, механик, радист. Глядят на грозу и ждут…

— Алеша! — позвала я его.

Он посмотрел на меня и сказал:

— Слушай, Инга, у меня к тебе есть просьба. Выполнишь?