Пётр Лебеденко - Четвертый разворот

Потому они и не стреляют. Потому такой почетный эскорт. Не беспокойтесь, русский летчик Клим Луганов, с вами теперь ничего в воздухе не случится. Вас охраняют. Вас подведут к посадочной полосе, вы выпустите шасси и благополучно приземлитесь. «Добро пожаловать, Клим Луганов».

— Здорово придумано! — вслух сказал Клим. — Всю жизнь мечтал о таком спектакле…

Он посмотрел влево. «Олень» летел рядом, будто привязанный к машине Клима. Только продвинулся на метр вперед. Если сейчас резко дать левую ногу и рвануть штурвал на себя, можно врезаться в фюзеляж. Как врезался капитан Никитин. С дымком и огоньком…

Немец поднял руку, показал большой палец. Все, мол, хорошо. И кажется, даже улыбнулся Климу.

— Улыбается, сволочь! — сказал Клим. — Приятель! — И подумал: «Баш на баш — слишком дешево… Не очень выгодно…»

Ладно, полетим дальше…

На глаза опять начала надвигаться мутная пелена. Как густой туман. Сперва на глаза, потом стала входить в самый мозг. Заволокла его, окутала плотным слоем. Будто ночь пришла. Темная, тихая ночь. Ни звука, ни шороха…

— Клим, ты не спишь?

— Не сплю, Анна. Все думаю, думаю…

— О чем?

— О своей жизни. О себе и о тебе. Думаю так: живут на земле миллионы людей. Много миллионов. Живут себе и живут, а многие ли знают, что такое настоящее счастье?

— А ты — знаешь?

— Подожди, не мешай… О чем это я хотел сказать? Да, вот о чем… Как можно жить, не зная, что такое счастье? Я не смог бы. Если бы не было тебя, я не смог бы… На кой черт!

«Олень» качнул крыльями. И раз, и другой. Потом, когда Клим посмотрел на летчика, тот показал рукой влево. Клим кивнул: понятно, мол, подверну.

Изменив курс на несколько градусов, он снова взглянул на «оленя». Летчик опять поднял большой палец. Правильно, дескать…

Комбинезон стал совсем мокрым от крови. Мокрым и горячим. Будто кто-то обмакнул его в бензин, а потом поджег. Вот он и горит на теле Клима, и черта с два его потушишь… Сесть бы вон на той лужайке, выскочить из кабины — и в речку, с головой, на самое дно… Вода в речке прозрачная и, наверное, холодная. Если ее долго пить — зубы заломит… Хорошо… Напиться — и спать. Глаза-то совсем слипаются, не продерешь их…

— Ты уже спишь, па?

— Не сплю, Алешка…

— Тогда рассказывай.

— О чем?

— Как ты на льдину сел, помнишь? Ты рассказывай, а я буду тихонько лежать на твоей руке. И ты тоже не шевелись. Ну, давай.

— Пурга тогда была. Большая пурга. Будто конец света настал… Ветер воет, как стая голодных волков. У-у-у, у-у-у, у-у-у!.. А там, в-море, рыбаки. Пять человек. И у каждого на берегу — свой Алешка…

— Все — Алешки?

— Помолчи. Несет рыбаков все дальше и дальше. К холодному Ледовитому океану. «Конец, — думают они. — Не увидим мы больше своих Алешек».

— И ты полетел?

— И я полетел. Нашел их, а сесть никак нельзя. Уж больно крохотная льдина, которая уносит рыбаков. И слишком злой ветер. Сядешь — перевернет к черту машину…

— Не перевернет к черту, не бойся. Садись. Садись, слышишь?!

— А если разобьюсь? Тогда и мой Алешка никогда меня не увидит. Может, вернуться, а? Пускай их уносит, рыбаков этих…

— Нет, нельзя! Нельзя, па! Если ты не вернешься, я полечу. Вырасту, стану летчиком и полечу. И всех вас найду на той льдине…

— Ты обязательно станешь летчиком?

— Обязательно. К черту все остальное.

— Не ругайся, а то получишь…

— Не буду, па… Рассказывай дальше.

…Не то земля внизу, не то море колышется. Надо подобрать высоту, чтобы не вмазаться. Лететь до базового аэродрома немцев осталось пяток минут… Много это или мало — пяток минут? Наверное, мало. Не успеешь и оглянуться, как уже конец. Да и куда оглядываться? Все, что было раньше, — ушло. Нет его, этого раньше. Нет и не будет. И если уж смотреть, так только вперед. «Ты обязательно станешь летчиком?» — «Обязательно. К черту все остальное!» Отлично! Конечно, может, эта война и последняя, да только вряд ли. Вряд ли она может быть последней. Понимаешь, Алешка? На таких вот танках тебе, пожалуй, летать не придется — их тогда и след простынет, да какая, собственно, разница, на чем ты будешь летать?! Главное — летать! И к черту все остальное…

«Олень» опять покачал крыльями. Клим тяжело повернул голову, посмотрел на летчика. Тот сделал характерный жест рукой: заходим, мол, на посадку.

Клим сказал вслух:

— Подождешь, надо осмотреться.

На аэродроме скопилось до полусотни машин — «мессеров», «хейнкелей», «Ю-88». Истребители стояли по одной стороне, бомбардировщики — в капонирах, прикрытые маскировочными сетками, — по другой. Слева, в конце взлетно-посадочной полосы, — сборный финский домик, наверное, штаб полка или дивизии. Около домика — три легковые машины, штук семь-восемь мотоциклов с колясками и куча летчиков. Стоят, курят, ржут, показывают на самолет Клима. Клим, сделав вид, что промазал, пролетел почти над их головами, а они продолжали стоять, и никто из них не двинулся с места.

— Вот сволочи! — сказал Клим.

И начал разворачиваться для нового захода на посадку. Теперь его сопровождал только один «олень» — больше никого ни над ним, ни рядом не было. Куда подевались остальные «мессеры», Клим не заметил.

Сделав разворот, он пошел вдоль аэродрома. Мутная пелена, застилавшая глаза, исчезла. Не сама, конечно, исчезла: огромным усилием воли Клим заставил ее рассеяться, отступить. В запасе у него оставалось очень мало времени — всего полторы-две минуты, а ему надо было решить нелегкую задачу. Он должен был взвесить все шансы, все продумать и все рассчитать.

Самое главное — усыпить бдительность «оленя». Если летчик что-нибудь заподозрит, ему ничего не будет стоить расстрелять Клима в упор. Залп из пушки, очередь из пулемета — и готово! На таком расстоянии летчики не мажут…

Да, это самое главное. «Олень» висит почти над головой, и летчик все время следит за Климом. Те, что стоят на земле, не знают ведь, какую птичку привел с собой майор фон Грюбель. Не знают потому, что ничего не видели. Не видели, как эта птичка дралась с целой кучей истребителей, как другая такая же птичка, уже почти мертвая, выпустила когти и распорола брюхо лейтенанту Штиммеру. А майор фон Грюбель все это видел своими глазами. Поэтому он все время начеку — кто может сказать, на какой шаг мог пойти русский летчик, которому нечего терять? По крайней мере, сам майор Грюбель после того, что он видел, не рискнул бы стоять на открытом месте и скалить зубы, ожидая, какой фортель выкинет русский летчик со штурмовика.

— А вообще-то, мне наплевать на тебя! — вслух сказал Клим. — Я сделаю так, что ты опомнишься слишком поздно. Понял, фриц!

— Клим!

Это, кажется, голос Анны. Черт знает из какого далека. Или она рядом, а он ее просто не видит? И плохо слышит, потому что сознание его все больше мутится…