Петр Проскурин - Том 1. Корни обнажаются в бурю. Тихий, тихий звон. Тайга. Северные рассказы

— Помню. Семьдесят четыре рубля. Теперь я зарабатываю до двухсот, свои деньги есть, а все равно жаль детства. Бывало, мать принесет конфет-подушечек — такая радость! Скажи, Ирка, почему человеку всегда чего-нибудь не хватает? Что ему нужно… понимаешь, чтобы он совсем был доволен.

— Как раз этого ему, наверное, и не надо, — ответила она.

Александр поглядел на нее, поправил сползавший с плеча пиджак.

— Ишь ты… может, ты и права. Слушай, Ирка, давай сходим в клуб.

— Я не пойду.

— Как хочешь, — сказал он с деланным равнодушием. — А я пройдусь, я сегодня отоспался. Ну пойдем, чего ты, в самом деле?

— Я же сказала… Иди, сегодня танцы, я объявление видела. Отчего бы тебе не сходить? В самый раз — все в сборе.

— Опять намеки?

— Что ты… Разве я имею право? Просто мне некогда, стирки много набралось.

— Ладно. Спокойной ночи, Ирина.

— Спокойной ночи.

Они разошлись, не решившись подать друг другу руки, и оба не понимали — почему, и только Ирине захотелось догнать его и пойти рядом, и она, упрямо сведя брови, стала считать шаги до своего дома, шла и считала, и все кругом было для нее привычное и свое, и она скоро успокоилась.

Возвращаясь домой ближе к полуночи, Александр бездумно насвистывал немудрящую песенку; было свежо, по сторонам темнели спящие дома, широкие ветровые полосы неясно перечеркивали небо. «К погоде», — подумал он, останавливаясь и напряженно присматриваясь: впереди на дороге что-то темнело. Он подошел ближе и различил сидящего человека, сразу подумал о Васильеве, и хорошее настроение словно ветром сдуло, он подошел ближе, присел на корточки и спросил удивленно и с досадой:

— Павлыч, ты?

В ответ раздался хриплый смешок. Васильев засмеялся прямо в лицо Александру, и тот невольно поморщился от едкого водочного перегара.

— А, это ты, Сашка? — сказал Васильев, делая руками вокруг себя что-то непонятное. — Видишь, шел домой и присел на минутку отдохнуть. Ты иди себе, иди, не мешай.

— Хватит, Павлыч, вставай, пойдем домой.

— Э-э, постой. Ты что — не один? Кто это с тобой?

Присматриваясь, Васильев тяжело ворочал головой.

Александр, морщась, отмахнулся от липших к лицу комаров, пытался приподнять Васильева, захватив его сзади под мышки, но тот упирался, растопыривая локти, и опять оседал на землю.

— Тебе же на работу завтра, вставай, — убеждал Александр. — Да и нельзя же тебя так бросить, комары за ночь сожрут.

— К черту, всего не переделаешь. Я больше не работаю, все. — Васильев сгреб с дороги пыль, неловко завернул руку себе за голову. — Вот посыплю пеплом дурацкую свою голову — и в Иерусалим…

Александр оттолкнул его руку.

— Вставай, хватит, какой еще Иерусалим?! Я тебя домой лучше отведу.

— Домой? Нет, ты постой, братец, ты разве знаешь, где мой дом? Не знаешь ты ничего.

— Да вон же рядом стоит, рядом, налакался же ты, — сказал Александр, не зная, что делать, и вдруг услышал какие-то непонятные звуки, похожие на частую, судорожную икоту.

Васильев не то засмеялся, не то заплакал и все никак не мог успокоиться.

Александр присел рядом с ним и спросил:

— Ты что, притворяешься, Павлыч?

— Упаси бог, сроду не притворялся. Это ты сам сказал, что дом вон он — рядом.

— Ну, а где же он?

— Это, Сашка, всего лишь куча бревен, а дом у человека в нем самом, конечно, если он есть, этот дом.

— Ладно, хватит чудить, — Александр подхватил его под мышки и поставил на ноги. Где-то пропел ранний петух, и ему отозвались другие по всему поселку, разноголосо и бойко.

— Ишь, стервецы, — пробормотал Васильев, наваливаясь на плечо Александра. — Радуются. А потом их — во щи или в студень. Пробовал когда-нибудь куриный студень?

— Конечно, вкусная штука, мать как-то варила.

— Чего?

— Спать, говорю, пора.

— Если свиней не есть, брат, они так расплодятся, что сожрут всех людей. Ты думаешь, я пьян?

— Нет, ты как стеклышко, перегруза никакого.

— A-а, не веришь, ну так смотри.

Оттолкнув от себя Александра, он покачнулся и остался стоять тяжело, точно пробуя крепость земли.

— Видишь?

— Не слепой.

— То-то… А теперь ступай спать.

Покачнувшись, Васильев повернулся к своему дому спиной и пошел не оглядываясь.

Александр догнал его и попросил:

— Подожди, Павлыч, дай закурить.

Васильев на ходу поискал по карманам и коротко бросил:

— Дома должны быть. Слушай, а почему директор стал к вам захаживать частенько?

Остановившись, он взял Александра за борт пиджака, и тот увидел тусклые белки глаз Васильева и, обняв его за плечи, придерживая, стронул с места и повел, все время повторяя: «Ну, пошли, пошли, Павлыч, хватит», и Васильев молчал, и, казалось, успокоился, и только перед самым домом еще раз остановился, развел руками и спросил:

— Нет, ты скажи, у других все получается, а у меня как нарочно. Все шиворот-навыворот… вперекос…

— Брось, о чем ты, — осторожно сказал Александр, начиная и сам чувствовать какую-то мутную, глухую тоску.

— Пошли, насыплю тебе махорки, если хочешь, я тебя, Сашка, такой махоркой угощу! Я к ней с фронта привык, все эти папироски — бабья дрянь, Сашка, как, впрочем, и все на свете бабы дрянь и дерьмо.

Скрипнула калитка, по сырым, оземленевшим доскам, проложенным от калитки до крыльца, глухо послышались неровные шаги; Александр ввел Васильева в дом, в комнате везде валялись окурки и книги, на столе и под столом тускло поблескивали пустые бутылки. С плиты им навстречу спрыгнула большая рыжая кошка и стала тереться о ноги Васильева, он наклонился и, растопыривая пальцы, осторожно взял ее на руки.

— Мой дом — моя крепость.

Не выпуская кошки, Васильев прошел к столу и сел. Александр заметил, что он много бледнее обычного, и подумал, что он все же пьян, и сильно. Они ведь совсем недавно виделись — и вот тебе перемена. Александр перешел к столу, закурил, Васильев сидел к нему спиной, выставив широкий лохматый затылок.

— Надо бросить спирт, Павлыч, — сказал Александр настойчиво, и Васильев, что-то пробормотав, смахнул с колен кошку — она мягко шлепнулась на все четыре ноги и пошла к порогу, обиженно вздрагивая хвостом. В комнате было душно, Александр только сейчас это заметил и толчком распахнул окно; в комнату сразу понесло свежестью.

— Сашка, — позвал Васильев. — Мне что-то плохо, сердце заходится. Помоги-ка, пожалуй, я лягу.

Он с трудом приподнялся и, взявшись за плечо Александра, дошел до кровати, и лег, почти упал на нее, в глазах мутилось, и в груди похрипывало, и он безразлично подумал, что зря пил сегодня, совсем от этого ослаб, ни к черту не годится. Выпал же такой неудачный день, и, самое главное, что они к нему пристают? Куда ни ступи, там долг, скоро и продыхнуть нечем будет. Головин, сам по себе неплохой парень, все допытывается, все копается. А зачем? Он никому не жалуется, живет, работает, ну и оставили бы в покое.