Иван Пташников - Тартак [журнальный вариант]

Дорога пошла по горе. Пахло сырой дресвой и глиной свежо и ост­ро, даже заныли десны. Так пахнул песок, когда Панок с Веркой копали ночью в сосняке за Дальвой яму, чтобы спрятать в землю сундук.

Потом дорога долго опускалась вниз — в лощину. Вдоль дороги теперь потянулась моховина с мелким сосняком, широкая, насколько ее можно было разглядеть в темноте. Над ней висела луна. Красно-черная, словно обгоревшая, она не светила, а, казалось, просто висела над зем­лей. Впереди обозначались подводы — двигались в тумане, как две чер­ные копны сена.

Все утихли, видно заснули, забыв про беду. На возу качает, глаза слипаются.

...Темнота начала редеть, висела перед глазами, как серая пыль. Подали голос дрозды: запищали от холода.

Панок подумал, что под утро заснет, не выдержит. Дома он всегда засыпал под утро, и на рассвете его долго будила Верка: надо было идти к Махоркиной хате получить наряд. Вспомнив Верку, он весь вздрогнул.

Уже засыпая, Панок услышал далекий гул, но не мог определить, где это может быть. Гудело ровно и часто: гур... гур... гур... Стихало, потом гудело снова. Так гудел дома трактор, когда утром шел с фермы на поле мимо их хаты,— Панок к нему привык. Трактор шел вдоль за­бора, одно колесо выше, по самой меже, другое — большое заднее коле­со с блестящими, отполированными о землю зубьями — катилось ниже, посреди улицы, оставляя после себя черные ямки. За трактором, зарав­нивая ямки, подскакивали три больших плуга с лемехами, блестевшими, как зубья на колесе, и бежали дети. Когда трактор подъезжал к хате, в окнах звенели стекла — не было замазки. Он каждый раз собирался ее купить и нигде не мог найти. Так и зимовали в те годы неутепленные окна — затыкали дырки паклей. Подумал, что и в этом году надо будет затыкать их паклей с улицы и от загуменья, откуда зимой чаще заду­вает ветер и выстуживает хату. И пакли-то хорошей дома нет — надо, чтобы Верка оставила ее осенью, когда будет чесать лен. Хлопец за­мерзнет, если не утеплить окон. Надо будет получше набить кострой подоконники и поднять их выше — закрыть от ветра все нижние стекла.

Когда снова затарахтело где-то близко, Панок даже подскочил на возу. Впереди, не там, где была заря, а правее, в сторону Красного, вид­но, на шоссе, гудели машины. Панок увидел, что там дрожит небо и по нему ходят белые полосы.

«Немцы!..» — подумал он и посмотрел вперед, на дорогу. В белом тумане одна возле другой колыхались две подводы.

— Ива-ан! — крикнул он с воза. В той стороне, где гудели машины, взметнулись вверх две длинные белые полосы и перебежали по небу с одной стороны дороги на другую. Потом там снова загудело глухо, как в яме.

— Бо-оган!..— Панок крикнул громче и, повернувшись, сполз впе­ред, уперев ноги в оглобли.

Никто не откликался: только эхо пошло по лесу.

«Заснули...— подумал Панок и, соскочив с телеги, побежал впе­ред.— Одурели!..»

Из-за леса снова сверкнула белая полоса, яркая и блестящая, слов­но стеклянная.

— Бо-оган...— крикнул Панок еще раз и закашлялся.

На возах никто не спал — ни Махорка, ни Боганчик; подбежав, Панок увидел, что они стоят на дороге рядом. Боганчик держал за уздечку жеребца. Лощина в этом месте высохла, и от белого песка было светло: Панок видел все, что делается впереди.

Ни Махорка, ни Боганчик не смотрели в сторону Красного, где не­давно на небе светились белые полосы. Они стояли, отвернувшись от телег и уставившись на болото, откуда недавно выехали. Панок, не дой­дя до них, обернулся и тоже посмотрел туда.

На болоте рос низкий сосняк, и над ним было видно темное небо. Далеко на западе, там, где оно кончалось, Панок увидел зарю, тусклую, скрытую лесом. Над ней дрожал краешек бурого неба; потом он умень­шился, стал густой и красный.

Панок вдруг почувствовал, что хочет позвать Махорку и не может. Махорка окликнул его сам:

— Это ты, Пан? Что же там такое?..— И, будто вспомнив, сказал: — Вот тебе и Красное... Ехать надо быстрее на Пушице, пока не рассвело и тихо на дороге. Один теперь выход. От Дальвы, видно, осталось все, что у нас на телегах. Где Наста? Не зови ее. Не надо, чтобы видела.

— Дальва в той стороне. Как раз за моховиной...— У Панка ляс­кали зубы, и всего его гнуло.

— Кто его знает, Пан. Не кричи только... Деревень-то в той стороне других нет, но никто точно не скажет: ни ты, ни я...— Махорка говорил тихо, никогда он так не говорил.— Детей не буди. Пусть спят. Учить тебя надо?

Наста пришла сама. Плакала, вытирала платком глаза и долго смотрела на его края, видать искала на платке сухое место. Подойдя к Махоркиной телеге, прошептала: «А детки мои...» — и прижалась спи­ной к мешкам. Смотрела, опустив руки, на зарево — не отводила глаз, будто ждала чего-то.

Мужики затихли при ней, потом Махорка сказал как бы про себя:

— Что там такое может быть? Зарево не зарево... Зарево было бы красное... А то бело, как днем. Небо, может, прояснилось.

Услышав Махорку, Наста заголосила, и Панок увидел, как к ней подскочил Боганчик.

— Не лезьте ко мне... Детки мои... Пускай бы я вас отправила. А я же вас сама бросила... И надо же мне было ехать...

— Замолчи, Наста. В той стороне Людвиново. А Дальва далеко... Коли бы и хотел, ничего отсюда не увидел бы. Да Дальва еще и в лощи­не стоит, забыла?..

— Все ты скрываешь от меня. Махорка. И ты, Пан, тоже — Даль­ва в той стороне. А детки мои...

— Не дети—так мы останемся жить. Не мы — так дети... Не свои — так чужие. Кто-то останется. Все не сгорят.— Махорка выпря­мился, голос стал сухим, как лучина на печи.— Измучилась ты просто; баба и есть баба... А я что, не отец своим детям? Думаешь, у меня го­лова не болит? Ничего с ними не случится. Съездим — и вернемся.

— Что вы из меня, старой бабы, дуру делаете? — Наста плакала не переставая.

Все снова сбились в кучу — стоят, смотрят друг на друга, мокрые от росы. Никто не хочет верить, что это горит Дальва. А что Махорка предлагает ехать на Пунище, так уж его и слушать?.. Махорка тут старше всех, не считая Янука; ну так что — у Махорки разве глаза дру­гие, не такие, как у Панка? А что на Пунище?.. Воскреснешь?.. Пуни­ще— болото. Версты четыре в сторону от дороги, под самым Тартаком. Какое на Пунище у черта укрытие? Хотя из Пунища можно пойти боло­том на Палик — туда как раз отступают партизаны. Надо только перей­ти Яськову Жижу по кладкам... Да вот дети... И кони. Последних же в деревне взяли. Бросить?..

Подумалось вдруг, что Дальву не могли так просто сжечь. Махор­ка слишком много берет на себя: то на Тартак гонит, то на Пунище. Его только слушай. Панок хотел сказать Махорке, чтобы тот зря «е под­нимал суматохи, но молчал Боганчик. Стоял и молчал — хоть бы сло­вом возразил Махорке. А Боганчик неглупый.

Впереди еще раз взметнулись белые полосы. В темном небе они казались синими.