Иван Пташников - Тартак [журнальный вариант]

«Не скоро вскипит молоко на таких дровах...»

Топор лежал на подстожнике в изголовье, и Панок, нагнувшись, осторожно, чтобы не разбудить детей, поднял его. Старый (его уже раз наращивали в кузнице), с черным, в смоле, топорищем, топор был тяже­лый и оттягивал руку. Когда Панок, размахнувшись, рубанул по сухому еловому комлю, топор зазвенел — в лесу далеко было слышно.

— С ума сошли Панки. Что они делают? — сказал кто-то в лозня­ке. Голоса Панок не узнал. Болото большое. Когда начали стрелять, мно­гие еще вчера ушли на Борки.

На подстожнике сидела Сергеиха с детьми — выбрала место побли­же к ним.

Панок посмотрел в ту сторону, где снова замычала корова, и уви­дел, что во многих местах качается лозняк, слышно, как люди перего­вариваются между собой шепотом: нет, многие остались, видно, не все ушли на Борки.

Бояться нечего: дыма из деревни никто не увидит, всюду туман. Костер под самой елью, дым идет вверх по дереву, скрываясь в ветвях. Надо только сходить за коровой и привязать ее поближе, а то будет мычать все время, искать Верку.

— Верка...— сказал он, показав на кладки.

— Сходи сам. На землю выдой. Не во что у нас больше доить. Не выдоишь, будет маяться. И топор возьми. Там и дров нарубишь. Мне не отойти. Хлопец неспокойный. Хоть разбуди кого из девчонок комаров отгонять. Ноют и ноют, голодные, людей почуяли. Иди подои. На новое место привяжи. Выбила все под ногами за ночь. В грязи вся...

Верка говорила громко, во весь голос, как дома; казалось, она ни­чего не боится: ни того, что из деревни могут заметить дым, ни того, что мычит корова. Услышав Веркин голос, в лозняке громко заговорили и другие; звякнуло у кого-то ведро.

Панка вдруг снова схватил кашель.

Нагнувшись к земле, к самой траве, он увидел, как из-под ног по­ползла в траву гадюка — убегала. Он долго смотрел в ту сторону, где качался круглец, затем посмотрел под ноги: обутые в лапти, они совсем промокли.

Он уже дважды переобувался ночью, закручивая пальцы сухим концом портянок. Видно, простыл за ночь, раз его поминутно бьет ка­шель. Раньше так не бил.

Туман рассеивался, из-под него теперь просвечивало большое круг­лое солнце; сверху сыпалась мелкая, как пыль, изморось, словно осенью.

В мелком ольшанике, где стояла корова, цвела рябинка — на высо­ких ножках пестрели желтые цветы — и пахла на все болото.

Корова за ночь вытоптала под собой траву — кусали комары — и стояла теперь в грязи, как во дворе возле хлева, когда в дождливую пору ее рано пригоняли с поля домой.

Повод был жесткий и твердый, стоял как прут, корова втоптала его в грязь, и он выскальзывал из рук, когда она мотала головой. Панок закрутил его на руке, зажав конец в ладони. Повод был из старого, про­шлогоднего витого постромка; корова, дергаясь, его надорвала, лопнула одна нить.

Когда затрещало впереди в ольшанике и повод выскользнул из рук, Панок прыгнул и, поймав его за самый конец, полетел локтями в воду. Почувствовал, что тащится по земле и что-то твердое уперлось в живот.

«Топор... Был заткнут за пояс...»

Он опустил повод, вскочил на колени и увидел, что корова свали­лась на передние ноги и подогнула голову: копыта обвила веревка.

Встав на ноги, Панок передвинул топор с живота на спину и выпу­стил из рук повод. Корова не вставала, лежала, подогнув передние ноги.

Снова рвануло за ольшаником, невдалеке от лозняка, и застрекотал пулемет в бору возле криницы, где они вчера оставили подводы. Замы­чала лежа корова. Закричали в лозняке бабы, и заголосили у кого-то дети — не ихние, он узнал бы. По болоту бежали.

Он посмотрел в ту сторону, где был подстожник, и увидел, ка.к яркогорит в кустах костер — разгорелись еловые сучья и над елью высоко вверху вился дым, стоял столбом, клонясь в сторону деревни...

— Корову гляди... Володя!..— закричала ему издалека Верка.— Я одна справлюсь с детьми...

Верка тушила огонь: раскидала под елью головешки. Видно, выли­ла на угли молоко из чугунка: по лозняку теперь пополз белый дым; со­гнулся, словно его подрубили посередине, высокий серый столб, висев­ший вверху над елью.

— Корову лови!..— еще раз крикнула Верка. Закинув за спину узел, она подняла малыша. К ней .прижались, вскочив спросонья, девоч­ки. Маленькие, не видны в траве.

Потом Верка крикнула, чтобы он бросил корову («Черт с ней!») и догонял их. Все бегут на Борки... Верка с детьми и узлом на плечах скрылась в лозняке.

За болотом в бору стучал без передышки пулемет— на все Корче- ватки. По лесу и лозняку пошли отголоски — туда, где в коричневом тумане бежало по болоту вслед за людьми солнце. Панок услышал, что стреляют и на Борках, и за Корчеватками на лесосеке, и за кладками — возле деревни на загуменье.

Била задними ногами по грязи корова, пыталась встать. Панок от­пустил повод, корова встала на ноги и, подвернув вниз голову, потяну­ла Панка назад в ольшаник. Он забежал ей наперед и повернул на кладки, повел, держась за рога и прижавшись к шее. Корова мотала головой — ее никогда так не вели. На поляне, где рос круглей, она увя­зала по колена, поднимая ногами грязь и каждый раз стараясь вы­браться из трясины. На кладках было тверже, попадались корни, и корова, прыгнув, стряхнула с себя грязь. Панку залепило глаза.

Немцы стреляли из бора вдоль болота — увидели людей. Надо бе­жать на Борки, туда через все болото немцы не сунутся. Там уже где-то Верка с детьми. Корову можно привязать тут, на кладках, чтобы не сбе­жала. Но, привязанная, она будет все время мычать, глядя на Борки, где люди, и тогда сюда придут немцы.

Увидев синий дымок над костром под елью — видать, тлел, откатив­шись от огня, березовый гниляк,— Панок подумал: будет голодать ребе­нок. Придется давать сухарь в тряпочке, размочив и разжевав во рту, и хлопчик, голодный, станет кричать на чем свет стоит, как кричал вчера с вечера.

За кладками пошел реденький березняк с желтым листом и мелкая красная лоза — стлалась по земле. Травы тут не было: ее глушил мох. Белый, длинный, он поднялся высоко от земли, будто висел на тонких стебельках клюквы, ноги под ним провалились в болото. Панок ступал, стараясь попасть на кочки, и, когда вязли в земле ноги, опирался о ко­ровью шею. Корова идет смелее: лучше чует, где тверже.

Шумело вверху; за Борками, на лесосеке, сотрясалась земля. Сна­ряды летели откуда-то издалека, не из деревни. В бору стреляли корот­кими очередями — из автоматов. Замолкали автоматы — били из винто­вок, будто рубили топорами деревья.

Лесом, видать, пошли немцы... В Борки по такому болоту они не дойдут.

Когда Панок провалился вдруг по самую грудь, он сразу увидел, что белого мха на болоте уже нет; впереди блестела на солнце вода, усыпанная мелкими листьями. Вокруг шипела зеленая грязь — полезла из болота; из-под нее выскакивали большие синие пузыри и лопались. Стало холодно ногам, даже закололо. Одна рука у него лежала на чем- то твердом. Он оглянулся: рука лежала на голове у коровы. Коровы не было видно — торчали только из грязи мокрые рога. На них лежал по­вод, весь в зеленой тине.