Иван Пташников - Тартак [журнальный вариант]

Мелькнула в окне мать — спешила во двор.

— Бои-ишься!.. — засмеялась снова Вандя, откинув голову.

Коса из-за плеч перелетела ей на грудь и обвилась вокруг шеи. Он увидел, как Вандя, летя от забора к сараю, присела на корточки, еще поддала «огами; как над крышей сарая, из-за которой торчал журавль колодца, взлетела ракета и повисла вверху. Красная и яркая, она долго стояла в хмуром небе, потом стала опадать, будто через что-то перева­лившись, и рассыпалась искрами над двором. Ему показалось, что по глазай стеганули чем-то колючим.

За гумнами, на Корчеватках, застрочил пулемет, долго и заливисто. Когда он затих, послышались выстрелы, часто, один за другим, будто кто кидал с улицы камнями по гонтовой крыше.

— Дети, марш домой... Нашли забаву... — заговорила во дворе мать, озираясь на улицу.— И никуда не отходить от хаты.

На Корчеватках утихло, потом снова начали стрелять.

«Немцы идут из Долгинова... — подумал Алеша.— Через Вилию».

Глянул снова на Вандю, она сидела в картофельной ботве на по­догнутых ногах. Отвернулась от него, смотрит через забор на лог, по­правляя обеими руками косу. Молчит, вздрагивая.

Он догадался, что она упала на камни, и подбежал к ней.

Над сараем в серое и холодное небо снова взлетела ракета. Зеле­ная и тусклая, она погасла над самой крышей. И сразу перестали стрелять.

Алеша оперся локтями на мешки, огляделся: было уже темно. Они стояли в лесу. Где-то впереди разговаривали мужики.

— Где это могло быть? — спрашивал у кого-то Панок.

— Где-то на шоссе... Видишь, правее моховины, в прогалине.— Черт его, Мирон, знает... И Тартак в той стороне,— говорил Цанок.

— Тартак левей, ты что? Вон где месяц взошел, там и Тартак.

— А ракеты как раз там и были. Едем... в божий свет... А вдруг н-немцы? — Панок начал заикаться.

— А может, это и не ракеты? У вас уже в глазах...

— Да нет, Наста. Еще не ослепли. Кто это храпит там сзади на весь лес?

— Хлопец храпел. Не слезает с воза.

— Спит всю дорогу. Вот сон напал. Гляди, баба, волки съедят в ле­су. Виновата будешь.— Махорка засмеялся.

— Помолчи, Мирон,— отозвалась Наста.— А Иван где?

— Впереди. Около жеребца на дороге.

— Зови сюда. Чего стоишь?

— Оно, Наста, само так получается. И у Боганчика и у нас. Сунься лесом черту в зубы. Ночь. Ракеты тоже не дети пускают. Не сходишь же, не поглядишь... Стреляли — нет, кто слышал?

— Я не слышала. И так от стрельбы за день голова болит. Телеги еще барабанят...

Наста позвала Боганчика. Тот сразу отозвался — был близко, шел сам к ним. Подойдя, показал рукой на прогалину в лесу:

— Ракеты. Видели? На шоссе где-то.

Все притихли; фыркал только впереди Сибиряк — сошел с дороги и щипал траву.

Алеша увидел, что впереди «ад дорогой, как раз возле прогалины, взошла луна. Светит двумя круглыми краями, должно быть из-за де­рева. Где-то в той стороне вспыхивало небо, как от далеких молний. Поднялся ветер, подул вдоль дороги, отогнал мошкару, которая лезла в глаза,и снова утих.

Дорогу позади, откуда они приехали, скрыл туман, подполз к возам, завесив прогалину как полотном. Над ней вспыхивало и вспыхивало небо. Вокруг луны над самым лесом небо было желтым; выше стоял большой белый круг — к ветру и к беде.

Опять полезла в глаза мошкара, липла к щекам. Алеша провел рукой по ногам и почувствовал, что руки стали мокрыми. Видно, голени все в крови от укусов.

Алешин конь стал обходить Янукову повозку, пробовал достать су­хую траву из канавы у дороги. Позади шел и Настин Буланчик.

— Чего ждем, мужики?

— Пусть хоть немного отдохнут кони, Наста. Голодные.

— Светать скоро начнет, Мирон. Не успеем.

— Кони пили в реке. После воды конь слабеет. Вот станут, тогда что делать? А назад — налегке, тогда и погоним.

— Мошка заедает. Не догадались взять из дому постилку на ноги.

— Живы, Наста, и ладно. Мошка нам не страшна.

— Живы... Из деревни выпустили, так в реке перебили бы. Хорошо еще, что никого не задело.

— Бог еще, видно, есть...

— Смотри, Пан, лучше за конем. Бо-ог...— передразнил его Махор­ка.— А ты, Иван, что молчишь?

— Пойду и я к жеребцу. Кони, как -и люди, есть хотят.

Алеша почувствовал, что -и ему хочется есть. Он не помнил, когда ел. Кажется, вчера вечером в Корчеватках.

— Знаешь, Наста,— снова заговорил Махорка, позвякивая в кар­мане кресалом: хотел, видимо, закурить.— Если ехать, то только лесом. На Тартак... Вблизи немцев я не боюсь. А на шоссе как пальнут изда­лека. Ночь... Напоремся нечаянно. В лесу же ночью они сидеть не бу­дут?

— А если партизаны...

— Ты уж, Наста, и партизан боишься.

— О-хо-хо... Партизаны, партизаны...

— А чем они могут помочь? Деревня у волка в зубах. Не вырвешь.

— Партизанам легче. У них есть чем стрелять.

— Трудно, Наста, и партизанам. Видела, Сколько на Двиносу ма­шин перло?..

— Сама, Мирон, знаю. Внутри все дрожит. Дети дома...

Махорка на этот раз ей не ответил; замолчала и Наста.

Алеша заметил, что мужики притихли, прислушиваются к чему-то, стоя у Янукова воза. Гудело в конце прогалины над Тартаком, где туск­ло светила из-за леса луна. Гудело глухо, будто шумел за болотом лес. Алеше показалось, что гудит и под землей; земля дрожит под колесами, под ногами у людей и у коней...

Вернулся к Янукову возу Боганчик.

Над прогалиной в лесу посветлело — выше поднялась луна,— и Алеша увидел, что мужики стоят, задрав головы.

Вверху, в затянутом черными полосами небе, шли самолеты. Шли с Тартака. Самолетов было много — в небе стоял тяжелый гул. Каза­лось, гремел гром. От него звенели и лес, и дорога, и вся земля. Потом гул стал глухим и протяжным, затихая вверху,— чудилось, что небо от него стало высоким-высоким.

Самолеты летели на Дальву, в ту сторону, где за лесом еще стояла зеленая заря

— Наши...— сказал Махорка.— Бомбить летают ночью. Аж в Гер­манию.

Все зашевелились. Закашлял и закряхтел Панок, влезая на воз. Оперся локтями на Янукову телегу Боганчик, засипел, глядя на дорогу:

— На-аши... Такие же, как около Лесников были. Забыли?.. Кост­ры разожгли, ожидая их... А они как скинули игрушку — крыши посры­вало. Развернулись и еще раз сбросили. Эти тоже если бы окинули...

— Ох-хо-хо... Что там дома?..— опять загоревала Наста, завязывая платок, и Боганчик замолчал. Повернулся, пошел в ольшаник.

— Не расходиться далеко! — крикнул вслед Боганчику Махорка.— Война не война, а в кусты тянет, не глядит на немцев...

— Ты, Мирон, свои шуточки брось. Беды не чуешь.

— Мы еще поживем, Наста. И своих дождемся. Недолго уже оста­лось ждать, сама видишь. Немцы гибель свою почуяли.

— Поживе-ем...

Они помолчали.

— Будем двигаться, Иван. Друг от друга не отъезжать. Пусть кони идут гужом. И ты своего жеребца не гони. А то отстаем,— снова заго­ворил Махорка.